Сестролюбская новелла
Автор: Рассказчик-кун

Предыстория

Дело было в далеком 2006. Жил я тогда в небольшом уютном закоулке Питера – Авиагородке. Ну, знаете, такой обособленный от остального города райончик, в который можно попасть, съехав с Пулковки в сторону аэропорта. Полтора дома, пара магазинов, деревья и все такое. Очень милое место.
На то время мне 16 лет, я был молод, весел, полон сил и задора жить. Обитал я в небольшой двушке на третьем этаже не очень старого дома вместе с предками и младшей сестрой. Тогда нашу семью можно было считать идеальной… Не буду подробно рассказывать о родаках – паста посвящается мне и моей сетренке only. Даже сейчас, набивая этот текст, я кристально ясно помню день, когда сестренку принесли из роддома, а ведь мне было всего два года тогда.

1993-1997
Когда она родилась, родители поставили ее кроватку рядом с моей (к слову, мы спали вчетвером в одной комнате), и маленький я наблюдал за сестрой, не в состоянии поверить, что она моя родная кровь и плоть. Мы всегда были вместе. Я каждый день играл с ней, когда возвращался из детсада – когда сестра научилась ходить, то стала вечерами встречать меня в прихожей. Я очень ждал выходных, чтобы побыть с ней подольше.
Шло время. Для меня начался новый этап в жизни – школа. Как же я ненавидел это время. Еще бы, ведь я был худым дрищем, притом класса со второго начал носить очки. И да, стричься я тоже не любил, но был чистоплотным и регулярно чистил зубы, что, впрочем, не мешало другим детям считать меня каким-то отбросом. Конечно, все это не сразу началось, а лишь тогда, когда я не смог вовремя наладить контакт с одноклассниками. В детском саду я больше любил общаться с воспитателями, читать сказки (спасибо матери, читать в два года по слогам умел) и играть в конструктор. Ну, а вечером меня ждала дома сестра, которой я посвящал остаток своего времени. Неудивительно, что сестра как была с рождения, так и осталась мне лучшим и единственным другом.

1998
Второй год обучения в началке встретил меня не только всеобщим презрением со стороны школьного племени, но и разводом предков. Отец нашел себе новые увлечения (свое дело, другая женщина, новая хата) и потихоньку слился. Начал поздно приходить с работы, мол дел выше крыши, после оставался там «ночевать», ну а дальше вы сами представляете. Я как-то справлялся с этим всем, а вот моя пятилетняя сестра как-то очень остро переносила эти беды: очень мало ела, почти совсем не разговаривала, отвечая на все вопросы односложно или просто кивая головой. Взгляд ее опустел, на контакт со сверстниками не шла, совсем не улыбалась. Лишь в моем обществе сестренка преображалась в себя прежнюю, но и то была лишь тень.
Когда мы гуляли, она всегда держала меня за руку. Я старался не распространяться о своих проблемах в школе, и ей постоянно рассказывал, что у меня все хорошо, в школе довольно интересные вещи рассказывают, в столовой иногда дают вкусный борщ и компот. Не хотелось мне на сестренку еще и свои проблемы вешать – слишком хрупка детская психика, особенно в свете семейной драмы.
Приезжал отец, чтобы забрать нас на выходные, но я не хотел ехать. Сестра пряталась за моей спиной, вцепившись пальчиками в мою ладонь. Пару раз он возил нас в свой новый дом – знакомил с «мачехой». Нам не нравилось, и поездки прекратились, а вскоре отец вовсе перестал приезжать.

1999-2006
Шли наши школьные годы. Все более-менее налаживалось: подросшие одноклассники перестали меня травить (надоело или им претило, что я начал давать отпор, не знаю) и попросту игнорировали, сестра отошла от истории с родителями, разговорилась и проблем в школе у нее не было – просто ни с кем толком не общалась. Думаю, в свете вышеописанного в ней развилась куча комплексов. Или, быть может, появилось стойкое недоверие к людям, ведь мальчиков я с ней ни разу рядом не видел. Ее не травили и не дразнили, чему я был безмерно рад. Я бы собственноручно пришил бы любого, кто бы косо посмотрел на сестренку. Да, я не сильный, не большой и не страшный, но, случись что, я бы зубами загрыз обидчика. Сестренка это понимала. Я по-прежнему был ей самым близким человеком.
Со школы мы ходили вместе. Всегда. Так как она на два года меня младше, ей частенько приходилось ждать окончания моих занятий. Мне было неловко, но отпускать сестренку одну ходить по улицам было не по себе, да и она бы отказалась. Поэтому я не записался ни в одну секцию или кружок, дабы еще больше не задерживаться в школе и встречаться с сестренкой как можно раньше.
Сестренка стала старше, и теперь я полностью посвящал ее в свои мысли, не боясь травмировать. Она знала обо мне все: мои мечты, стремления, вкусы в литературе, музыке и кино. Была в курсе моего положения в классе, угадывала мое настроение, стоило ей лишь мельком взглянуть на меня. Сестренка вставала раньше меня, чтобы приготовить мне яичницу с жареным хлебом, так как знала, что это мой любимый завтрак. В свою очередь я стремился познать ее всю.
Очень во многом наши взгляды на вещи и мир совпадали. Увлечения тоже были схожи, так что было здорово после школы забираться вместе на диван и по очереди читать друг другу вслух или смотреть мультики. Диван был довольно широким – на нем спокойно могло уместиться три-четыре человека, но мы всегда садились вплотную. Обычно я устраивался в углу, полулежа облокачиваясь на подлокотник, а сестренка прислонялась ко мне сбоку и клала голову на плечо, держа при этом за руку. И все бы хорошо, только лет в 14 во мне заиграли гормоны.
Мне становилось очень страшно, когда я осознавал, что родная 12-ти летняя сестра привлекает меня больше, чем уже заканчивающие формироваться одноклассницы или даже старшеклассницы. Девчонки меня всегда интересовали мало – это потому, наверное, что я с ними толком не общался, а их внимание ко мне носило чисто негативный характер. То есть, либо презрение, либо просто холодное отчуждение. Когда сестренка в порыве чувств прижималась к моей груди или нежно гладила мои волосы, мой член начинал твердеть моментально. Мне бы очень не хотелось, чтобы она заметила это – боялся за наши теплые и доверительные отношения. Я по-прежнему очень любил ее и понимал, чего может стоить одно неосторожное движение или фраза. Я не мог допустить, чтобы мы потеряли друг друга. Плюс мы все также жили с матерью, и мне было страшно представить, как бы она среагировала, если бы узнала о творящемся в моей голове.
Прошел год, жизнь текла своим чередом. Только мне становилось все тяжелее находиться рядом с сестренкой, у которой в 13 пошли месячные и потихоньку начала округляться грудь. Она меня совсем не стеснялась, и поэтому вечерами я часто имел неосторожность лицезреть ее дефилирующей из душа в одном полотенчике. Я видел капли, бегущие с ее волос на шею, плавно стекающие вдоль ключиц, и мне хотелось выть. Я уже давно дрочил на нее втихую по ночам. Дожидался, пока мать и сестренка точно уснут, и яростно наяривал под одеялом, ненавидя и презирая себя – ведь я никогда и никого не любил так, как сестренку.
Как-то раз у нас сломалась стиральная машина. Мама задерживалась на работе, и сестренка решила ее порадовать, постирав к ее приходу белье вручную. Моя спина покрылась холодным и липким потом, когда сестренка попросила мои грязные вещи, чтобы постирать и их. Вместо того, чтобы предложить ей помощь, я, опустив голову, согласился. Перед глазами стояла сцена, как ее маленькие ладошки трут с мылом мои трусы, в которые я эякулировал, думая о ней – я не смог противостоять извращенной похоти. Пока сестра хлопотала в ванной, я сидел в нашей комнате на полу и представлял, как буду одевать трусы, стиранные ее пальчиками. У меня опять случился дикий стояк, и я решил сесть в постель и выпустить пар, наблюдая через дверной проем комнаты за ванной, в которой закрылась сестра. Желание было сильнее страха спалиться, и я присел на край постели… Тут я понял, что сестра даже, не спросив меня стянула мое постельное белье, забрав его, видимо, в стирку. Я похолодел, когда в моих мыслях сестра развернула простынь и обнаружила огромные желтоватые разводы спермы, которой я обильно смачивал простынь со времени прошлой стирки. Во мне не было уверенности, что сестра догадается о природе пятен, но заметит она их точно. И решит, что я обоссался. Забыв про свой стояк, я бросился в ванную. Нужно что-то предпринять…

Когда я распахнул дверь в ванную, то увидел сестренку. В ее разведенных руках, словно флаг, реяла моя грязная простыня - она заинтересованно изучала грязные разводы. Мое сердце пропустило несколько ударов, прежде чем я услышал ее тихий голос:
- Ты что, братик, чаем в кровати облился?
Несколько секунд я обреченно молчал, пока до меня, наконец, не дошел смысл сказанного.
- Д-да, - промямлил я, чувствуя, как животный страх понемногу отпускает.
Сестренка понимающе кивнула, но вдруг глаза ее резко расширились, уподобившись чайным блюдцам, которым бы позавидовала даже черная собака из известной сказки. Я проследил направление ее взгляда и вспомнил, чем собирался заняться меньше пяти минут назад. Сестра с ужасом и непониманием смотрела на мой стояк, грозящийся разорвать трусы пополам. Сгорая от стыда, я прикрылся руками, но куда уж там. Природа размерами не обделила, от того еще комичней (со стороны, разумеется) смотрелась ситуация.
Простыня с тихим шорохом упала в кучу нестиранного белья. Я хотел убежать или попросту провалиться на месте, однако не был в состоянии даже шелохнуться.
-Что это у тебя, братик? – спросила она, поднося ладошку к своим губам. Как только я подумал, что эта ладошка сжимала мгновение назад, как член истово подпрыгнул, чуть ли не выскочив на свет божий.
Я лихорадочно выдумывал какую-нибудь хоть немного правдоподобную ложь, но в голову ничего не шло. С трудом оторвавшись от зрелища, сестренка обеспокоенно взглянула на меня и произнесла:
- Почему ты дрожишь? Ты заболел? Это как-то связано с тем, что у тебя в трусах, братик?
Я все продолжал молчать. А сестра тем временем приблизилась, чтобы потрогать мой лоб, стараясь не обращать внимания, как мой член уперся ей в живот. От ее касания в обоих местах мое и без того высокое возбуждение взлетело до небес, и никакой стресс не мог его сдержать.
- У тебя похоже температура, - грустно констатировала она… И внезапно обхватила ладошкой мой член. Стоит ли описывать, как титанических усилий стоило не обкончаться прямо там? Тем временем сестренка озабоченно щупала моего младшего, размышляя, по-видимому, над тем, что же за чудная болезнь случилась у ее братика.
«Не приведи господь, расскажет матери о моей “болезни”»
Эта мысль придала мне ментальных сил, и я собрался было отстраниться от сестры, но тут она как-то особенно сильно сжала корень всех бед, и я, издав сдавленный стон побежденного, кончил. На трусах, через которые сестра контактировала с моим членом, расплылось большое жирное пятно. Сестренка испуганно отскочила – на ее пальчиках осталось несколько просочившихся на свободу белесых капель. Она явно не ожидала такого, но испуг быстро исчез с ее личика, уступив место удивлению.
- Братик, так тебе что, было приятно?
Я стыдливо глядел на нее исподлобья, горестно размышляя о том, какой я мудак и что теперь делать. Если мать об этом узнает – из дома выгонит, дай пить. Однако второй мыслью пришла надежда, что сестра поймет и простит – ведь мы столько пережили вместе, и у нее точно не было секретов от меня. Собравшись с духом, я ответил ей, что мне действительно было приятно. Что никакая это не болезнь и «у всех мальчиков так бывает». Обошелся без подробностей и вообще попытался сгладить все острые углы. Сестренка не перебивала и внимательно слушала все, что я говорю. По ее лицу неясно было отношение ко всей этой теме, но открытого страха или отвращения заметно не было, и я вздохнул с небольшим облегчением…
- Оно пахнет почти как твоя простыня.
Эта фраза поразила меня словно гром, сопровождавшиеся молнией в виде стоп-кадра, на котором в моей памяти отпечаталась сестренка, подносящая завафленную ладонь к своему лицу. Мое с трудом восстановленное душевное равновесие дало ощутим такой крен.
- Значит, по ночам ты…
Какой кошмар, никогда не забуду тот день. Сестра без уговоров пообещала не сообщать обо всем этом матери, согласившись с тем, что это будет наш маленький секрет. Естественно я не рассказал ей, что именно она была причиной моего стояка в ванной, малафьи на ее ладони и зашкваренной простыни. В общем и целом пронесло, хоть и пришлось потом какие-то вещи про половые органы и мастурбацию сестре объяснять. Попутно я удивился и обрадовался тому, что она так мало осведомлена во взрослых делах, ибо я в свои 12 уже знал всю теорию.
Потихоньку ситуация подзабылась - сестренка, в силу возраста и воспитания, не могла понять произошедшее так, как я. Я по-прежнему дрочил на нее, вспоминая мой бурный оргазм в ванной, но теперь делал это куда осторожнее – либо тогда, когда дома никого не было, либо запирался в туалете или душе. Сестренка со временем перестала задавать вопросы, а я с замиранием сердца ожидал, как злого рока, момента, когда она разоблачит меня. В свою конспирацию я верил далеко не на все сто – она могла дать брешь в любой момент, да и сестра не дура, вдруг догадается?
Однако прошел год, и я понемногу успокоился, ослабив бдительность. Зря или нет – до сих пор не могу однозначно ответить на этот вопрос…

2005-2006
Мне скоро шестнадцать, я учусь в 9-м классе школы №354 Московского района города Санкт-Петербурга. Моей сестре почти четырнадцать, и она ходит в ту же школу. Сестренка стала более общительной, у нее появилась парочка подруг, но гуляла она по-прежнему только со мной и только за руку. Раньше соседи умилялись, глядя на нас, чуть ли не в обнимку выходящих из парадной – какие дружные дети! Но мы стали старше, и бабки на лавках стали косо поглядывать. Вместо восторженных охов и ахов с их стороны слышалось недоброе шушукание. Мама замечала это и пыталась отучить сестренку липнуть ко мне, но святая простота дочери подкупала ее – попытки быстро сходили на нет.
Я все ждал, когда уже сестренка влюбится в какого-нибудь хорошего парня – я очень хотел для нее счастливой жизни, но одновременно боролся с желанием привязать ее к себе до конца жизни. Это противостояние пожирало меня изнутри - я не мог спать по ночам и, после осторожной мастурбации в заранее припасенный носовой платок, лежал и пялился в темный потолок до самого рассвета. Когда удача была на моей стороне, и я оставался дома один, я дрочил на белье сестренки – доставал из стирки трусики или футболочку, ложился в ее кровать и яростно наяривал, представляя при этом, что она рядом. Я понимал, что это омерзительно, но с другой стороны мне казалось, что это просто проявление моей любви в немного самобытной форме. Да, я любил ее не только, как сестру, но и как девушку – на тот момент я осознавал это предельно ясно. Желание рассказать ей о своих чувствах боролось во мне со страхом того, что признание может попломать ей (да и мне) жизнь. Ведь после такого нашего отношения вряд ли смогут быть прежними. И долго бы я еще пребывал в подвешенном состоянии, если бы плотину не прорвало появление нового члена семьи.
Мать познакомилась на работе с Егором, и в нашу семью с ним пришли перемены. Постепенно, не сразу, но я быстро связал появление Егора с изменением в поведении сестры. С малолетства будучи дикой трусихой, сестренка не отходила от меня ни на шаг, стоило Егору прийти к нам в гости – он внушал ей какой-то противоестественный страх. Может, виной тому неспособная зажить обида на отца, затрудняющая принятие нового человека в семью, а может и нечто иное… Как бы то ни было, сестренка никогда ничего не принимала из его рук. Егор всегда (а это было часто), когда его приглашала мать, являлся на порог с небольшим букетом для нее, а нам пытался всучить какие-то жвачки или карамельки, кои, казалось, в великом множествен обитали в его карманах. Я вежливо отказывался просто из-за неловкости, а сестра молча пряталась за моей спиной – она ни разу не произнесла и слова в его присутствии. Наверно, Егор полагал, что он нам неприятен. Что ж, не могу сказать, что мне он нравился, но мужиком казался неплохим. К нам с сестрой он особо не лез – все больше мать окучивал, а большего нам и не нужно было.
Как-то раз мама и Егор вечером в пятницу пошли в ресторан. Мать сообщила нам эту новость, как только вернулась с работы. Она по-быстрому сварила нам гречи и убежала, сказав, что Егор уже наверняка заждался ее на автобусной остановке. Я подождал, пока каша в кастрюле немного остынет, залил это дело молоком, посахарил и потащил прямо в посудине в зал, где сестренка уже вставляла в видак нашу любимую кассету: «Полет драконов». Я сел на диван по-турецки, поставив кастрюли в получившееся углубление. Когда мы вместе сидели на диване, я всегда выбирал эту позу, только в роли кастрюли могли выступать плед, поднос с бутербродами или плюшевый медведь. Так было проще замаскировать стояк, который непременно возникал, стоило сестре прижаться ко мне слишком близко во время просмотра кино или чтения. Вот и сейчас она, закончив манипуляцию с видеомагнитофоном, запрыгнула с ногами в белых носочках на диван и чуть ли не повисла на моем плече и схватив одну из принесенных мной ложек.
Я любил «Полет драконов». Мультфильм очень здорово нарисован, имеет довольно сильный сюжет, в основу которого легли произведения Дикинсона и Диксона. Но больше всего он нравился мне переводом. Под гнусавое повествование Володарского я успокаивался, и эрекция не беспокоила так сильно. Иногда даже удавалось расслабиться и не бояться спалиться перед сестрой или не вовремя зашедшей матерью. Или Егором. Как видите, я жил в постоянном страхе.
Мы сидели перед экраном, на котором Горбаш и Смеагорл противостояли Огру-людоеду (один из моих любимых моментов) и ели сладкую гречу ложками прямо из кастрюли. Володарский успокаивал меня, и я наслаждался просмотром в приятной компании. Вдруг сестренка взяла пульт и немного убавила громкость. Потом заглянула мне в глаза и произнесла:
- Братик, я боюсь дядю Егора.
Я не был удивлен и попытался объяснить младшей, что Егор – мамин друг, что мама заслужила внимания к своей персоне, и вообще здорово, что она с кем-то подружилась. Сестренка закусила губу.
- Мне кажется, он на меня странно смотрит.
Гречка встала мне поперек горла. Я прокашлялся и отложил ложку в сторону.
- Уверена?
Она кивнула. И рассказала, что его взгляд похож на тот, которым на нее смотрят парни в школе. Из общения с подругами она подчерпнула много нового по части межполовых отношений, но мысли о том, чтобы с кем-то из одноклассников встречаться или, не дай бог, целоваться, были ей противны.
- А как на тебя смотрят мальчики в школе? - спросил я, желая немного увести тему в сторону, чтобы выиграть время на осмысления подозрений сестренки в плане Егора.
- Как ты.
Я непонимающе уставился на сестру – она спокойно, даже с улыбкой смотрела на меня. На ее щечках прилипло пара крупиц гречи. Краска залила мое лицо.
- Не переживай, братик, - поспешила успокоить меня сестренка. - Я люблю только тебя и никогда не буду обниматься или держаться за руки с какими-то там мальчиками.
Я молчал, пытаясь понять, что сейчас происходит, что делать, что говорить… От ее слов я почувствовал шевеление у себя в штанах. Боже, еще и это.
- Девочки рассказывали про своих мальчишек. Они называют их «своими парнями». Мальчики дарят им шоколадки, водят в кино, провожают со школы…
Сестренка замялась.
- А еще они целуются!
Произнеся это, сестренка покраснела и потупила взгляд. Я заметил, что глаза ее заблестели. Сестренка шмыгнула носом – да она же сейчас расплачется!
- Ты чего? – отставил кастрюлю и неуклюже привлек ее к себе. – Почему плачешь?
Она еще пару раз шумно втянула носом воздух и вдруг разревелась:
- Братик, это так ужасно страшненько, когда я представляю, как дядя Егор полезет ко мне обниматься-целоваться… Или еще хуже! Он так глядит на меня… Я боюсь.
Сестренка спряталась лицом в мою рубашку, стиснув в кулачках воротник. Я неловко поглаживал ее по спине. Никогда не замечал за Егором каких-то косых взглядов, но если это правда и сестренка не показалось…
- Я никогда ни с кем не целовалась, - продолжала она реветь в мою рубашку. – А если дядя Егор силой заберет мой первый поцелуй?
- Я тоже никогда не целовался, - на автомате сказал я и тут же прикусил язык. Сестра подняла зареванное личико, так что ее носик касался моего подбородка.
- Правда-правда?
- Правда-правда.
- Тогда поцелуй меня, братик. Если сделаешь, никто не сможет украсть наши первые поцелуи.
Глядя ей в глаза, я понимал – это серьезно. Отказать ей сейчас означало обидеть, причем сильно. Нужно было дать ей опору, надежду, теплоту и защиту. Я притянул ее так, чтобы наши лица оказались вровень. Мое сердце гулко отсчитывало удары. Сестренка прикрыла глаза, а я все никак не решался ступить за грань. Мой взгляд бегал по ее лицу: ее ресницы, маленький правильный носик, зардевшиеся румянцем щеки, к которым пристали крупицы гречи…
Я мягко коснулся губами ее щеки, попутно слизывая гречку. Ее глаза распахнулись, и она попробовала отвернуться, но я уже не собирался останавливаться и поцеловал ее по-настоящему, как давно мечтал. Она не умела целоваться, не понимала даже, зачем это делают и как, поэтому я делал все сам, пытаясь как можно нежнее и осторожнее показать ей всю прелесть поцелуев. Сначала я целовал только губы, затем принялся водить по ним языком, постепенно проникая глубже. Проведя медленно по зубам языком, я обнял ее руками, прижимая к себе крепко-крепко и поглаживая ее шелковистые волосы. Наконец, сестренка поняла, что нужно разжать зубы, и мой язык дотянулся до ее языка. Я чувствовал это вожделенное влажное тепло ее рта. Слюна сестренки была со вкусом нашей любимой гречи с молоком. Должно быть, она тоже почувствовала знакомый вкус, так как начала неловко изучать мой рот своим язычком. Кожей лица я чувствовал на себе ее слипшиеся от слез волосы, что возбуждало меня неимоверно сильно. Понимая, что мой член уже пришел в боевую готовность, я хотел было отстраниться от сестренки, но она, кажется, почувствовала мое возбуждение.
- Братик, у тебя снова как в тот раз… Значит, тогда это тоже было из-за меня?
В глазах ее читалась радость, смешанная с неловкостью и страхом чего-то запретного и неизведанного. Выражение своей физиономии я старался не воображать.
- Да, из-за тебя.

Сестренка улыбнулась, ее рука скользнула по моей груди вниз, к животу, и резко нырнула прямо в штаны - ее холодные от волнения пальчики сжали мой член.
- Ч-что ты делаешь? – в ужасе воскликнул я, не делая, впрочем, попыток сопротивления.
- Ты говорил, что тебе тогда было приятно. Я хочу сделать приятно братику… Девочки рассказывали, как они делали такое своим мальчикам…
С этими словами она принялась совершать поступательные движения рукой, не вынимая мой член из штанов. Ее лицо было залито румянцем, глаза чуть прищурены, рот немного приоткрыт. Она нагнулась ко мне так, что мне поневоле пришлось принять полу лежачее положения, и тогда она оказалась как бы сверху. Сестренка нависла подо мной, продолжая сжимать член, так, что мне было немного видно ее небольшую грудь через ворот растянутой футболки. Я уже готов был кончить, когда до ушей моих донесся звук отпирающейся входной двери. «Какого черта они так рано?!»

Сестра тоже услышала, что кто-то входит в квартиру, и сразу же отняла от меня руки. Ее глаза смотрели испуганно – она уже не была настолько невинной, чтобы не понимать, что мать не одобрит наших с ней шалостей. Я бесцеремонно отодвинул сестренку и схватил кастрюлю с недоеденной гречкой. В прихожей слышались шаги, а это означало, что мать или Егор могут войти сюда в любую секунду. Я снова скрестил по-турецки ноги и придавил чудовищный стояк несчастной кастрюлей. Сидеть так было жутко неудобно, но не так неудобно, как спалиться. Сестренка все понимала и посему прильнула к моему плечу и, как ни в чем не бывало, уставилась в телевизор. Там как раз был самый драматичный эпизод: сэр Орен держал на руках умирающую лучницу Дэниель под хохот Оммадана в исполнении Володарского.
Вошла мама. Она выглядела расстроенной. Как выяснилось позже, она прождала Егора на остановке полчаса, но тот так и не появился, а мобильного у мамы тогда еще не было. Мать спросила, чем мы занимались в ее отсутствие.
- Мам, мы смотрим мультики, разве не видно? - ответил я нарочито будничным тоном. Кастрюля то и дело подрагивала, а с моего лица еще не сошла краска. Да и сестренка выглядела какой-то измученной. Мама окинула нас подозрительным взглядом, но ничего не сказала.
Мать ничего нам не говорила, но я начал подозревать, что она догадывается: мое с сестрой близкое общение, наш конфуз, бабки у подъезда – ничего страшного по отдельности, однако же, в совокупности кому угодно даст повод для беспокойства. В течение довольно длительного времени сестренка никаких поползновений в мою сторону не совершала, понимая, как мне кажется, щекотливость нашего положения. Мы просто старались вести себя обычно – ни больше, ни меньше. Это было тяжело. Я не мог отделаться от постоянных навязчивых ведений о том, как сестренка хватает мой член и начинает наяривать. Вспоминалось выражение ее лица – на нем тоже читалось сильное возбуждение, хоть она, наверное, и не понимала до конца, что все это значит и чем может закончиться. Когда в памяти всплывали крупицы гречи на ее щечках, как я слизываю их языком, мой член грозился выпрыгнуть из штанов и залить горячей спермой окружающий мир. При этом неважно было, где я нахожусь – дома, в школе или на скамеечке в сквере. Желание повторить тот чудесный вечер мутило меня.… Но приходилось сдерживаться.
С того случая прошло примерно две недели, когда мама таки позвала меня на «личный разговор». По характерному тону, в котором было высказано требование, я понял, что станет предметом обсуждения. И я не ошибся. Мать была обеспокоена нашим с сестренкой поведением, говорила о том, что мне нужно найти себе девочку и не мешать сестре строить свою личную жизнь. Она не делала никаких намеков на потенциально возможный между нами секс, но деликатно ходила вокруг да около, предоставляя мне самому понять, к чему она клонит. Я же старательно давил лыбу, изо всех сил делая вид, что в душе не понимаю, о чем глаголет мать. Тогда мама напрямую заявила, что намерена ограничить наше с сестрой общение, отправив сестру на дачу к бабушке на время летних каникул, которые начинались меньше чем через неделю. Я пытался ее отговорить, чуть не плакал – и это все было искренне. Тогда пошлые мысли отошли на второй план, уступив место чистой любви и нежеланию оставлять сестренку одну, ибо раньше мы никогда надолго не расставались. Я действительно не знал, как буду жить без нее целых три месяца. Каждый день моей жалкой жизни освещала моя сестренка: утром мы просыпались, вместе чистили зубы и шли в школу, обратно возвращались рука об руку, а вечером я помогал делать ей уроки, мы болтали о школе, рисовали или читали. Как жить без всего этого я не мог тогда и представить. Я боялся, что без меня за городом с ней может что-то случиться, а меня не будет рядом, чтобы помочь. Мама, увидев мою непреклонность, только утвердилась в своих намерениях и сообщила, что вынуждена пойти на эти крайние меры. «Мне жаль, что приходится так поступать, но вы должны учиться жить друг без друга, ведь рано или поздно вы оба обзаведетесь семьями и разъедитесь», - такими были ее последние слова. Тогда я первый раз в жизни расплакался на глазах у другого человека. Сестра была закрыта в нашей спальне на время разговора, но я был уверен, что она стоит, прислонившись ухом к тонкой стене, и слышит все.
Я вышел из кухни, где имела место быть эта жестокая беседа – расправа над моими чувствами,- в глазах моих стояли слезы. Пройдя в спальню, я сразу же обнял сестренку, заметив, что ее глаза тоже на мокром месте. Но она пыталась улыбаться мне. Я уткнулся носом ей в макушку, зарываясь в густые шелковистые волосы, и плакал. Сестренка поглаживала меня по спине и шептала сквозь слезы, что ничего страшного не случилось, что ее отъезд ничего не изменит, что она вернется к своему братику и все будет хорошо. Вот так оказалось, что маленькая девочка утешала своего непутевого старшего брата. Она оказалась сильнее меня. Я же просто тихо плакал, прижимая ее к себе изо всех сил. Почему-то мне казалось, что ее ссылка за город играет очень большую роль в наших отношениях, более того – ставит их под угрозу. Я любил сестренку и не хотел ее отпускать. Она видела, что я никак не могу унять своего горя, и немного отстранилась и, глядя мне прямо в глаза, уверено произнесла:
- Все будет в порядке, братик. Не волнуйся.
И коснулась губами моих губ. Повисла пауза, я перестал всхлипывать. Мать не заходила в комнату, решив, наверное, что лучше дать нам хотя бы до отъезда побыть вместе (впоследствии я оказался прав: она не трогала нас до конца весны). Я погладил сестренку по голове и улыбнулся, хотя слезы все еще катились вниз по моим щекам.
- Конечно. Прости, что разревелся как девчонка. Ты сказала мне, что никогда не будешь встречаться с кем-то, кроме меня, - я опустил руки и сжал кулаки.- Я хочу, чтобы ты знала: мне никакие девчонки не нужны – только ты. Я тебя люблю.
Сестренка смотрела на меня счастливыми глазами. Я не выдержал и припал к ее персиковым губкам, сразу же проникнув языком в ее горячий и влажный ротик. Даже страх быть застуканным матерью не смог меня тогда остановить. Сестренка на этот раз не испугалась и с удовольствием ответила на поцелуй.
Мать все же исполнила угрозу и отослала сестру к бабушке. Мы сообща пытались уговорить ее не делать этого, но все было тщетно. Уже потом мне в голову пришла мысль, что она также могла слышать наш разговор через стену. Могло быть и так, что она специально позволила мне сразу же бежать к сестре, чтобы узнать наши истинные чувства друг к другу. Это запоздалое осознание съедало меня бессильной злобой и отчаянием. Я был уверен, что теперь мама сделает все, чтобы мы с сестрой не могли быть вместе как раньше. Что ж, ее можно было понять, но не смириться с ее решением и не простить. Уже месяц я жил один с матерью. Я не выходил на улицу, почти все время проводил в спальне, читая книги или рисуя. Героиней моего детского творчества почти всегда была моя сестренка. Я рисовал карандашами нашу совместную будущую жизнь: походы в кино и кафе-мороженое, игру в теннис или отдых на море – затем прятал рисунки под матрас. Понимая, что всем моим мечтам вряд ли суждено сбыться, я впадал в жуткое уныние. Мать пыталась меня приободрить, готовя мои любимые блюда – даже купила мне скейт, который я выпрашивал на будущий Новый Год. А однажды привела домой какую-то подругу с работы, у которой было аж две дочурки примерно моего возраста – хотела познакомить меня с ними. Однако все ее попытки примирения вызывали во мне лишь злость и раздражение.
Вечером тридцать третьего дня зазвонил домашний телефон. Я взял трубку – звонила бабушка с деревенского стационара. В самом садоводстве телефона не было – я это знал. А значит, бабушке пришлось около сорока минут идти в ближайшую деревню, чтобы дозвониться нам. На мои просьбы дать поговорить с сестрой она ответила, что сейчас она в доме с дедом, и потребовала мать к аппарату. Мать долго молчала, пока из трубки доносилось приглушенное бормотание, содержание которого мне разобрать не удалось, затем пару раз кивнула, будто сама себе, и потом сказала: «Поняла, возьму отгул и сразу к вам». Как только мать повесила трубку, я набросился на нее с расспросами – я был почти на сто процентов уверен, что с сестренкой случилось неладное. Мама сначала отнекивалась, но поняв, что я очень волнуюсь, сухо сообщила мне, что сестра серьезно заболела. Сельский врач диагностировал бронхит и выписал лекарства из города, но быстрее будет довезти их на машине. Конечно я тут же заявил, что еду с ней, но мать была категорически против. Я тогда очень сильно обиделся на нее. Что бы она там себе не думала – я переживаю за свою сестру, я люблю ее и имею право поддержать ее. Однако мама была глуха к моим уговорам. Заявила, что завтра утром позвонит на работу, сходит в магазин за едой для меня и на полуденной электричке укатит в деревню. Я, по ее словам, должен был оставаться дома несколько дней и ждать ее возвращения. То есть я даже не смог бы узнать о состоянии сестрички до приезда матери!

Итак, в моей голове зрел план. Когда мама пошла в душ, прошел в зал, где у нас стоял телевизор. Кинескоп покоился на здоровенной такой тумбе, где хранились кассеты, провода, пара фотоальбомов и всякие справочники типа «Желтых страниц». Открыв ящик и покопавшись с минуту, я извлек один из номеров «Электрички» по Северо-Западному региону. Правда он был за февраль, но я надеялся, что расписание февральских поездов хотя бы примерно совпадает с нынешним. Разглядывая разворот с расписанием работы РЖД, я лихорадочно строил в голове маршрут: из Авиагородка до Витебского вокзала я доберусь примерно за час (придется оплатить автобус плюс метро), если брать с запасом, затем куплю билет до Рогавки, оттуда снова на автобусе… Прикинув хрен к носу, я пришел к выводу, что вся дорога займет у меня около пяти часов, а мой карман вынужден будет похудеть рублей на двести. «Так, последняя электричка отходит в восемь пятнадцать вечера, в Рогавке я буду примерно в одиннадцать…»
Я бросил взгляд на свою старенькую “Монтану” – половина седьмого. Если выйду сейчас, то успею. Мать все еще была в ванной – она всегда мылась довольно долго, но я не мог проколоться на самом простом и потому побежал собирать вещи. На пол из школьного ранца полетели тетради, учебники и канцелярия – их место заняли запасное белье, «Мартин Иден» Лондона, притащенный с кухни кулек с хлебом и конфетами, бутылку воды и фонарик. Услышав, как в ванне заработал фен, я принялся собираться втрое быстрее. Через пять минут я уже стоял в прихожей, готовый к выходу, но перед самой дверью запнулся. Тяжело выдохнув, я быстро прошел в кухню, где на салфетке начеркал записку матери, в которой сообщил, что еду в деревню к сестренке. Фен стих, и я бегом бросился на улицу.
Времени было достаточно, но я все равно преодолел весь путь от Взлетной улицы до съезда на Пулковку бегом, ибо представлял, что мать может за мной погнаться. На Пулковском шоссе я поймал автобус, следующий до станции метро Московская, уплатив 13 деревянных. К слову наскреб я всего сотню, изъяв все свои заначки на походы в кино и подарок на день рождения сестрички. Сидя в дребезжащем ЛИАЗе, я предавался невеселым думам. В принципе, на один жетон метро и билет до Рогавки должно было хватить, но как мне добраться оттуда до садоводства, где томилась моя сестра я не знал. Но обратно поворачивать не собирался.
До Московской я добрался даже быстрее, чем я думал, что позволило мне задержаться у входа в подземку и настрелять еще пятнашку. Спустившись по эскалатору бегом, я проскочил в вагон через закрывающиеся двери и пятнадцать минут трясся в поезде, пока не сошел на Пушкинской – до вокзала рукой подать. Удача благоволила, так как до прибытия нужного мне поезда оставалось еще десять минут. Выложив сотню за билет, я остался совсем без денег, но подбадривал себя мыслью, что уже через каких-то три часа я буду в Рогавке, а там даже пешком можно дойти, хоть и долго. Пара часов пешей прогулки не могли меня остановить, хоть и немного страшно было идти ночью по безлюдной проселочной дороге.
Когда подъехал электрон, я зашел в первый вагон и занял место в его середине, сев ближе к окну. Зная, что путь предстоит не близкий, я извлек из портфеля книгу. Пролистав несколько страниц, я понял, что читать не в состоянии. Перед глазами стояла картина лежащей в постели болеющей сестры. Только сейчас пришла в голову мысль, что как-то странно болеть бронхитом в середине лета. В отличие от меня сестренка болела не так часто, иммунитет у нее был крепкий сколько ее знаю. Я немного обкатал эту мысль, но, не найдя в ней какого-то скрытого смысла, забил и принялся глазеть на проплывающие за окном пейзажи, которые быстро сменились с городских на сельские. Я много думал о нашей семье. О том, куда пропал Егор, почему он не встретил маму в тот день на остановке. Вспомнились слова сестрички о нем. Не могу сказать, что мне прямо нравился этот мужик, но впечатление он производил вполне обычное и скорее позитивное, чем негативное. Может, сестричке показалось, что он как-то не так глядит на нее? Я не мог знать наверняка, но в душе испытывал облегчение, что Егор больше не приходит, и значит нет нужды разбираться во всем этом. Мамин ухажер не появлялся на горизонте около двух месяцев, и я полагал, что больше мы его и не увидим. Несмотря ни на что было немного жаль маму, что ее вот так вот бросили, однако с исчезновением Егора одной проблемой стало меньше.

В одиннадцать с четвертью вечера я стоял на платформе станции Рогавка. От вокзала тут было одно название: ни ограждений, ни турникетов. Почти прямо с перрона уходила дорожка к небольшому пятаку, от которого шла нужная мне дорога в Тёсово-Нетыльский поселок, которые местные называли просто Рогавкой по названию станции. Денег на автобус у меня не было, да и надежда встретить его в такой час была весьма призрачной. Посему я отправился пешком по проселочной дороге, освещая себе путь фонариком, ибо никаких источников света помимо неба закатного не было. Что ж, такой расклад я предвидел, поэтому, отбросив страхи, как можно более бодро шагал в темноту. Мне уже приходилось проделывать этот путь таким образом. Прошлым летом я, сестренка и мама решили на выходные съездить сюда, а, поскольку мама в пятницу работала, мы прибыли на станцию примерно в это же время. Автобуса не дождались и топали также пешком, волоча на себе сумки с одеждой и продуктами. Как сейчас помню, что на сестренке было легкое белое платьице и милая соломенная шляпка с широкими полями. Я шел позади всех, так как тащил самые тяжелые и неудобные тюки, но я не жаловался. Ибо стоило ветру только дунуть чуть покрепче, как платьице сестрички задиралось так, что видны были ее любимые трусики – белые в сиреневую полоску. Так как она тоже несла в обеих руках пакеты, то никак не могла нормально оправить ткань, и ее трусики снова и снова представали моего взору. Мы все очень устали: сначала мытарство в набитых автобусе и метро, потом долгая поездка в душной электричке, а теперь пеший поход в полной разгрузке. Естественно мы все тогда вспотели как олимпийцы, и никакие вечерняя прохлада и ветерок не в силах были нам помочь. Ныне же я шел по той же самой дороге, только в полном одиночестве. Было очень тихо. Чтобы не думать о всяком плохом и страшном, я принялся вспоминать вспотевшее тело сестренки. Ясно всплывала в памяти ее влажная кожа, по которой скатывались вниз бисеринки пота. Помню, тогда мне очень хотелось их слизать, несмотря на жажду. Когда ветер задувал сестре под платье, я смотрел на трусики представлял, как сейчас влажно и горячо под ними, какой чудный там должно быть запах. Мое воображение так расшалилось, что я почувствовал, как член натянул ткань моих джинсов. Было неудобно и немного неприятно так идти, а стоять и дрочить посреди дороги (ну или дрочить на ходу) мне как-то не хотелось. Поэтому я решил пока не вспоминать тот счастливый и теплый день. К тому же, идти оставалось, по моим прикидкам, не так уж и далеко.
На моих часах светились цифры 1:22, когда я вышел наконец к садоводству. Оно поделено было на улицы-линии, а потому найти нужный дом даже в темноте не составило большого труда. Свет не горел, но оно и не удивительно в такой-то час. Наша дача представляла собой двухэтажный деревянный дом, построенный во времена царя Гороха – он был старый и разваливающийся. Зато отдельным сарайчиком стояла кухня. Дед почти каждый сезон что-то ремонтировал: то обои переклеит, то крышу залатает. Так вся эта рухлядь и держалась. Но мы с сестрёнкой любили сюда ездить – могли гулять до вечера по садоводству, разгребать антикварный хлам на чердаке и все в таком духе.
Дверь разумеется была заперта. Некоторые окна хоть и были открыты, но на них имелась сетка против насекомых. Проверив все щели, я печально вздохнул, ибо оставался только один выход, которым мне хотелось воспользоваться меньше всего. Рядом с домом росла старая яблоня, ветки которой доходили до балкончика на втором этаже. Балконом не пользовались, а посему ветви дерева дед пилить не стал, и теоретически по ним можно было попасть на второй этаж. Балконная дверь держалась на одном шпингалете – толкнуть посильнее, и все дела. Сложность состояла в том, как это сделать тихо, ибо в комнате напротив обычно спали дед с бабушкой. Решив, что соображать буду на месте, я начал свое восхождение. Пока лез, в своем мозгу проводил параллели с детскими сказками, в которых принц лезет по заросшим вьюном стенам древней башни, где томится и ждет его прекрасная принцесса. На мой взгляд, принц из меня не очень, а вот сестренка – настоящая принцесса. Размышляя в данном ключе, я наконец ступил на балкон, изрядно исцарапавшись ветками и перемазавшись какой-то липкой гадостью. Оказавшись у цели, я выключил и убрал фонарик. Теперь на моем пути стояла дверь. Хлипкая дверь, остеклённая из тоненькой фанеры, она поддавалась даже на слабый толчок, но шпингалет не давал ей распахнуться. Пока я пытался расшатать его гнездовье, из-за символической преграды доносился громких храп. Это однозначно был деде – только он так громко спит. Что ж, это было мне только на руку. Рассчитав время, я пнул дверь по сильнее так, что хруст вырываемого из деревянного пол шпингалета пришелся аккурат на очередной громогласный всхрап. Я оказался внутри. Замерев, я прислушался, пытаясь понят, разбудил ли я кого своим вторжением или нет? Дед продолжал храпеть, в остальном было тихо. Оставалось только прокрасться на первый этаж, где по обыкновению спали мы с сестренкой.
Пару минут я просто стоял перед дверью нашей комнаты, не решаясь войти. Затем я осторожно приоткрыл дверь и оказался внутри. Сестренка сидела на постели в одной футболочке, которая обычно служила ей пижамой. Ее счастливые глаза смотрели на меня так, словно бы я и вправду какой-то рыцарь или герой.
- Братик, ты пришел за мной?
Сестренка совсем не выглядела больной – это было ясно даже в тусклом свете луны за окном. Но для верности я приблизился и положил ладонь ей на лоб. На самом деле мне хотелось обнять ее, а потом расцеловать, но вдруг она себя плохо чувствует, и я причиню ей дискомфорт своими действиями?
- Ты чего, братик? – удивленно спросила она
- Как себя чувствуешь? Мама сказала, у тебя бронхит.- Мой тон, вероятно .был слишком серьезным, и сестричка насупилась.
- Братик, я скучала, ждала тебя, а ты все не ехал… А теперь ты здесь и даже не обнимешь меня? Задаешь какие-то глупые вопросы.
Нет, она точно не больна.
- Мама меня обманула, - со злостью в голосе произнес я.- Зачем же она…
Сестренка перебила меня, требовательно впившись мне в губы и прямо в одежде заваливая к себе в постель. Я не смог противиться и обнял ее, предварительно скинув на пол портфель. Я был весь грязный, но ей будто было все равно. Сестричка целовала и целовала меня так, что я на миг забыл, как дышать. Наконец она оторвалась от меня и, тяжело дыша, сказала:
- Выясним все подробности позже, братик. Сейчас у нас есть время побыть наедине. Не будем тратить время на неприятные разговоры, ладно?
Я кивнул. Сестра улыбнулась и принялась стягивать с меня рубашку.

- Погоди, - шептал я сестричке, пока ее холодные пальчики бегали по моей груди. – Что ты делаешь?
Я ощущал, как сестренка трется своей киской о мои ноги. Я чувствовал, что она стала влажной – ее соки проникали сквозь ткань ее трусиков и моих джинсов. Мне было трудно отделаться от чувства, что все это как-то неправильно. Происходящее уже перешло грань детских шалостей. Однако ничего не мог поделать с нахлынувшим возбуждением космической силы. Ловкими движениями своих маленьких пальчиков сестренка вступила в битву с ширинкой моих джинсов.
- Братик, я так хочу сделать тебе приятно, я так соскучилась,- лепетала она с придыханием, когда наконец добралась до моего уже ставшего каменным члена.
И тут я отпустил тормоза. Я так ее любил, так по ней соскучился, и мне захотелось показать это хотя бы и через прикосновения и поцелуи. Нежно прикусывая ее нижнюю губу, я провел руками вдоль всего ее тела. Сестренка приглушенно застонала, и тогда я поцеловал ее, чтобы никто не услышал подозрительных звуков. Наши языки сплелись вместе будто змеи в брачный период, ее слюна была такой сладкой, что у меня закружилась голова. Я запустил руки ей под футболочку и прикоснулся к ее маленькой груди – сосочки уже были твердыми, и я принялся массировать их по кругу. Сестренка затрепыхалась в моих объятиях, все повторяя «Братик… Братик…» и кусая меня за шею. Я немного приостановил ласки, чтобы сбросить с себя остатки одежды. Когда я совсем голый забрался под одеяло, сестренка тут же пристроилась на мое плечо. Ее ладонь скользнула вниз и крепко обхватила мой возбужденный член и начала двигать рукой вверх-вниз. В этот раз я решил не просто наслаждаться процессом – я коснулся сначала ее груди, затем провел пальцами вниз к животу…
- Б-братик?
Сестренка содрогнулась, когда я дотронулся то ее мокрого клитора и принялся осторожно гладить его. Она издала довольно громкий стон, и я поспешил заткнуть ее рот поцелуем. Я целовал сестру, пока она не привыкла к моим движениям и не пришла в состояние владения собой. Все тело ее мелко дрожало, пока я стимулировал ее клитор, а сестра тем временем продолжала дрочить мне. Вскоре дышать она стала часто-часто, глаза ее были зажмурены, а рука так сильно сжимала мой член, что сам я готов был кончить в любую секунду. Мне хотелось сделать это вместе с сестренкой, и я аккуратно ввел свой палец в ее разгоряченную дырочку. В этот момент тело ее выгнулось, и сестричка коротко вскрикнула, стиснув при этом мой член так сильно, что струя спермы вылетела из головки, забрызгав постель, мои джинсы и ее футболку. Я никогда ничего подобного не испытывал. Это не шло ни в какой сравнение с теми бурными оргазмами, что я испытывал, мастурбируя на ее нестираные трусики. Даже тот оргазм в ванной, что сестра устроила мне когда-то померк на фоне сегодняшнего извержения. Это был поистине идеальный катарсис. «Сейчас и умереть не жалко, - думалось мне, когда я лежал, прижимая к себе обмякшую тяжело дышащую сестренку. – Ничего лучше и чище этих ощущений не может существовать».
- Я люблю тебя больше всех на свете, - слабо улыбнувшись произнес я, целуя сестричку в лоб.
Она была не в состоянии сейчас что-либо отвечать и просто уткнулась мне в шею. Буквально через несколько минут дыхание ее выровнялось, и я понял, что она заснула. Я лежал, уставившись в потолок. Теперь уже точно обратного пути не существовала. Я должен быть с ней всегда. Должен быть рядом и защищать от опасностей этого жестокого мира даже ценой собственной жизни. Я выбрал свой путь: связать свою жизнь с сестренкой. Опасная тропинка, полная общественного порицания, сложностей с родственниками, всеобщего презрения и плевков в спину. А это значит, что я не могу позволить сестренке нести эту ношу в одиночку. Я никогда не брошу ее, всегда буду поддерживать. Я так решил.

День выдался тяжелым, эмоционально перенасыщенным, но заснуть я так и не смог. Казалось, я совершил какой-то важный… нет, «весомый» поступок. Что-то, что перевернуло нашу с сестренкой жизнь. Эта мысль не давала мне покоя. Ближе к утру я перебрался на соседнюю кровать, где спал обычно, когда мы приезжали сюда отдыхать. Разделся, сложил аккуратно вещи, прикрыл одеялом сестренку и завалился на свою койку. Светало, пропели первые петухи. А значит, скоро проснется дед. Глянув на экранчик «Монтаны», я лишь утвердился в своих предположениях – без четверти пять утра. Вздохнув, я принялся готовиться морально к тяжелому разговору с бабушкой и дедом, а затем и с приезжающей матерью. Я сбежал из дому, нарушив все заперты. Однако, я имел за собой кое-что, чем мог обороняться от их гнева – меня обманули. Сестренка не болеет. Мать заставила меня переживать за нее, запретив при этом навестить сестру даже в ее присутствии. Это подло и жестоко. Прямо так я и собирался заявить на неизбежно грядущем семейном собрании. Однако предстояло выяснить еще кое-что. Дед обычно вставал примерно в полшестого, а это значило, что немного времени у меня есть.
Я встал с постели и растолкал мирно сопящую сестренку. Непонимающе хлопая глазками, она села на кровати и сонно уставилась на меня.
- С добрым утром, - стараясь говорить потише, поздоровался я. – Как спалось?
Сестренка мило зевнула и потянулась. Потом уже более осознанным взглядом посмотрела на меня и вдруг отвернулась, зардевшись.
- П-привет, братик.
Сестричка так смущалась, словно это не она набросилась на меня ночью, а кто-то другой. Я сел рядом с ней и ободряюще погладил по голове:
- Что с тобой произошло? – с улыбкой поинтересовался я, не переставая поглаживать ее мягкие волосы, которые так потешно топорщились спросонья в разные стороны. – Ты вела себя очень смело.
- Прости, братик, - стыдливо пробубнила сестренка в ответ. – Мне не стоило так развязно себя вести. Просто я ужасненько соскучилась и…
Она вдруг всхлипнула. Боже, не хватало ей еще и разреветься сейчас – дед с бабкой ведь невесть что себе напридумывают!
- Ну, тише-тише, - начал успокаивать ее я, приобняв за плечи.- Ничего страшного не произошло. Мне было очень хорошо. Надеюсь, я не сделал ничего лишнего?
Сестренка улыбнулась, утирая выступившие было слезы.
- Прав-вда? Я так рада братик. Если честно, мне иногда кажется, что мы делаем что-то неправильное… То есть, я хочу сказать – она шмыгнула носом. – Я ни о чем не жалею, но… Мама будет ругать и разлучать нас. А я так этого не хочу! Ты не представляешь, что со мной тут без тебя творится.
Вот на этой ноте я и решил расспросить сестренку поподробнее, надеясь вызнать истинную причину бабушкиного звонка и скорого приезда матери. Оказалось, сестра более-менее спокойно прожила здесь не больше двух недель. Постепенно ей овладевала апатия, она скучала по мне, по нашим совместным играм и чтению, прогулкам в сквере. Сестра отказывалась играть с немногочисленными деревенскими ребятами после того, как бабушка чуть ли не силком навязала ей совместную с ними поездку на велосипедах. Сестренка и получаса не прокаталась с ними и со слезами вернулась в дом.
- Они все дураки, - недовольно поморщилась она, теребя мои пальцы у себя в руках. – Даже девочки. Они играют все вместе в каких-то партизан, гоняясь друг за другом с палками, или в салочки, но так больнюще толкаются, а я терпеть не могу, когда меня много трогают. Тогда они обозвали меня городской неженкой. Я обиделась, хоть они и правы. Был там один мальчик. Сначала я подумала, что он хороший – тихий такой, но потом он всучил мне букетик ромашек и сказал, что я красивая. Дурак.
Сестренка снова забавно сморщила нос.
- Ну, почему сразу дурак, - протянул я, почесывая затылок как заправский деревенский. – Правду ведь сказал, что нравишься ты ему. Не побоялся.
- Братик тоже дурак. Я же говорила тебе, что только ты мне нравишься. Ты не такой, как остальные мальчишки.
От этих ее слов потеплело на душе. Я, кажется, начинал догадываться, почему бабушка вызвала сюда маму. Интересно, все ли она знает о причинах ссылки сестренке к ней на дачу?
Сестра тем временем продолжала рассказывать о своей жизни здесь. В конце-концов она совсем перестала выходить из дома – даже на крыльце появлялась лишь изредка; ела мало. Почти все время сидела и читала книги, разговаривать с бабушкой тоже не горела желанием. Естественно бабка забеспокоилась, когда любимая внучка начала воротить нос от своих любимых блинчиков и отказываться сыграть в шашки с дедом, чем раньше могла заниматься по нескольку часов кряду. Ну, и отправилась в поселок звонить матери.
«Хм, значит, мать решила попробовать разрулить все своими силами, по-прежнему не желая нашего с сестрёнкой воссоединения. А мне наврала, что она болеет, дабы я не думал, что сестренка так уж без меня страдает»
Выходило вроде логично, и я решил пока придерживаться этой теории. Однако все стало ясно буквально к обеду, когда приехала мать. Пока она добиралась, дед с бабкой естественно меня обнаружили. И сурово отругали, когда поняли, как я сюда добирался – ведь фактически я сбежал из дому. Они немного смягчились, когда я толкнул тираду о том, как мать запрещает общаться мне с любимой сестрой, ради которой я готов хоть сейчас в кругосветку, и какому жестокому обману меня подвергли. Во время этого разговора мы вчетвером сидели и пили чай после завтрака (отругать-то отругали, но накормили отменно). Осторожная разведка во время беседы позволяла мне предполагать, что ни дед, ни бабка не в курсе материнских подозрений. Обрадованный этими сведениями, я принялся готовить почву с целью сманить их на свою сторону, дабы они поддержали меня в грядущем споре с мамой.
Как и предполагалось, мать по приезду была очень зла. Сначала она прочитала мне гневную тираду о том, как безответственно и наплевательски по отношению ко всем я поступил, убежав из дома – мало ли что со мной могло случиться в дороге, да еще и ночью. Мать не кричала, но в голосе ее сквозили холод и сталь, а я по опыту знаю, что это наивысшая стадия ее недовольства. Что ж, здесь ее слова были справедливы. Я извинился, а потом молчал, пока мама не выдохнула, растратив весь запас злости на меня. Затем она перешла к главному, и тут уж молчать я не собирался. Мать прямо заявила о ненормальности наших с сестрой отношений. У нее все также не было доказательств наше интимной близости, чем я и воспользовался. Мне не нравилось врать всем присутствующим, однако иного выхода тогда я себе не представлял. Я откровенно высмеивал маму, называя ее домыслы бредовыми, лишенными оснований и здравого смысла. В ход шли «как тебе такое могло в голову прийти?», «разве так ты нас воспитывала?» и «да ты сама испорченная и ненормальная, если можешь о нас такое думать». Я шпарил, врал как сивый мерин, заливал как мог. Наконец мою сторону принял сначала дед, потом бабка. Мама сопротивлялась еще немного, но, в конце концов, вынуждена была капитулировать за неимением убедительных аргументов. Я облегченно вздохнул и мысленно поблагодарил высшие силы, которые вложили мне в голову разумную мысль попросить сестренку не открывать рот во время разговора. Не хватало еще, чтобы она постаралась своими силами «восстановить справедливость во имя чистой любви» и не пустила наше и так зыбкое положение в тартарары. Однако мне так же хватало ума понимать, что мама так просто не отступится и будет держать ухо востро.
Что ж, мне удалость спасти ситуацию. Но на долго ли – тогда на этот вопрос я не мог дать ответа.

Шло счастливое время. Мы с сестрой уговорили маму оставить нас на даче вместе, в чем нас с удовольствием поддержали ее родители. Правда, мать собиралась забрать нас домой на следующих выходных, но это было чуть меньше недели счастья. Я проводил теплые солнечные деньки с любимым человечком. Сейчас, глядя с высоты своих лет, я ни капли не сомневаюсь: то были самые светлые дни моей жизни. Рано утром мы просыпались, умывались у старого ручного рукомойника и шли завтракать. Когда мы заходили на кухню, на столе обыкновенно уже стояла большая миска деревенского творога с клубничным вареньем или чугунок с дымящейся гречневой кашей. Так здорово было уплетать эту гречу с молоком и маслом вместе с сестренкой – ведь это было наше любимое блюдо, с которым было связано столько теплых воспоминаний. Бабушка с дедушкой умилялись, глядя как я салфеткой вытираю приставшие крупинки с губ сестрички. Мне было немного стыдно перед ними, так как пришлось воспользоваться их добротой и наивностью в споре с мамой, которая по сути была права насчет истинной природы наших с сестрой отношений. Сестричка тоже поначалу переживала, хоть и сама понимала, что ложь необходима, так как наша любовь разгорелась сильнее положенных обществом норм. Мы с ней договорились, что будем по возможности сдержано вести себя на людях и давать волю чувствам только тогда, когда на сто процентов будем уверены в отсутствии вокруг посторонних. Но я немного отошел от темы.
День проходил почти всегда по-разному: пару раз мы ходили на озеро купаться, играли с бабкой и дедом в карты, смотрели по старому черно-белому телевизору диснеевские мультики, которые шли до обеда по СТС. Больше всего мне нравилось катать сестренку на велосипеде. На даче он был один – старый дедовский «Аист». Дед на нем уже давно не ездил – с тех пор, как у него начали случаться приступы боли в пояснице, он даже быстрым шагом не передвигается; а посему велосипед был полностью в нашем распоряжении. Для меня железный конь был несколько высоковат, но я давно приноровился к нему. Самое главное – за седлом имелся широкий багажник, на который я и усаживал сестренку. Эта картина в моей памяти даже спустя много лет так же ярка и насыщена: я перекидываю ногу через раму, руки ложатся на потертый руль… Оборачиваюсь, а сзади сидит моя тринадцатилетняя сестренка в своем неизменном коротеньком белоснежном платьице и соломенной шляпке – она улыбается мне… «Поехали, братик!», и я беру разгон – мы мчимся по холмистой проселочной дороге наперегонки с ветром: вокруг, куда не глянь, колышется море зеленой травы, перемежающееся островками одуванчиков. Небо голубое-голубое, и поют птицы, а сестричка заливисто хохочет, когда мы подскакиваем на очередной кочке.
Ночами мы неистово ласкали друг друга. Дожидались полуночного дедовского храпа и ныряли под одеяло, где долго и иступлено целовались, касаясь один другого везде, словно это последняя ночь в нашей жизни. Мы так и не решились на что-то большее, чем касания да поцелуи, но нам не так уж необходимо было продолжение, ведь это было единение не столько тел, сколько наших душ. Ласки наши перемежались обещаниями никогда не расставаться и клятвами в вечной любви, которые мы давали друг другу искренне и от всего сердца.
Однако, как бы мы не мечтали остаться в этом бесконечном лете, но отведено нам было лишь шесть дней. Вернулась мама и забрала нас домой. Она была все еще зла на нас, но этот гнев не мог длиться вечность. Пока мы ехали в электричке, мама расспрашивала нас о том, как мы проводили досуг в эти дни. И я, и сестренка с удовольствием рассказывали о том, как мы ходили с дедом на рыбалку, как искали на дне озера мидий, как помогали бабушке в огороде и все такое прочее. В конце концов мама разулыбалась и потрепала нас обоих по волосам. Я тоже перестал обижаться на нее – ведь маму можно было понять. Главное, что тогда мы все вместе дружно ехали домой, и впереди еще добрая половина лета.

По приезду домой мать старалась не спускать с нас глаз все оставшееся лето. Однако, ей, в отличие от нас с сестренкой, каждый день нужно было ходить на работу. Разумеется, мы пользовались этим, как только могли. С утра и до пяти вечера, когда мама возвращалась, мы с сестричкой наслаждались друг другом. Не только в плане физического контакта, нет: мы также много говорили о будущем. Еще пару лет мы могли жить так же, как и сейчас, но потом меня ждала новая взрослая жизнь – институт или армия. Сестренка спрашивала меня, кем я хочу быть, когда стану взрослым, но я не мог ответить на этот вопрос даже себе самому. Ведь вся моя жизнь была зациклена на моей сестре, и ни о чем другом я практически не думал. Тогда я ответил ей, что хочу лишь поступить в такой университет, в который позже смогла пойти учиться и она. Сестренка улыбнулась:
- Ты действительно так не хочешь расставаться, братик?
С самым серьезным видом я заверял ее в этом. Слова давались мне очень просто, ибо я говорил чистую правду. Я не хочу бросать ее, не хочу терять, хочу быть с ней до самой смерти и защищать. Слушая мою речь, сестренка расцветала у меня на глазах. В конце концов, она накинулась на меня с раскрытыми объятьями.
- Братик, я так тебя люблю!
Был только полдень, а это значило, что мать вернется еще не скоро, и я без страха быть замеченным поцеловал ее в губы. Сестричка жадно ответила на мой поцелуй, ее пальчики беспорядочно бегали по моему телу, путаясь в моих волосах, хватаясь то за воротник рубашки, то за пуговицы штанов. Я чувствовал волну возбуждения, исходящую от нее, да и сам я едва сдерживался, чтобы не завалить ее на диван. Сегодня моя милая сестренка была особенно разгорячена и настойчива – это чувствовалось по ее дыханию, движениям.
Вдруг она отстранилась от меня и опустила голову. Я вопросительно глянул на сестренку, щеки которой пылали румянцем.
- Братик…- прошептала она.- Давай… Давай сегодня пойдем до конца?
Я глубоко вдохнул и, не придумав, что ответить, шумно выдохнул. Да, я понимал, что рано или поздно мы дойдем и до этого, но, как ни старался, не смог себя подготовить. В отличие от сестренки, которая в очередной раз доказывала свою решительность.
- Я… Я пойму, если ты не хочешь… Или не готов.
- Я готов.
- Понимаешь, братик,- продолжала лепетать сестренка, словно бы не заметив моего ответа.- Скоро лето закончится, мы снова пойдем в школу. Тебе будет нужно начинать готовиться к предстоящим экзаменам заранее, - она нарочито подчеркнула последнее слово и серьезно посмотрела на меня. – Времени так много как сейчас уже не будет. Я не могу больше терпеть…
Я понимающе кивнул. Конечно, я тоже все это осознавал. Хотя и не был согласен, что подготовка к выпуску помешает мне проводить время с сестрой – не настолько я ответственен. Экзамены казались мне чем-то далеким и малозначимым. Гораздо важнее для меня сейчас…
Я привлек ойкнувшую от неожиданности сестренку к себе и поцеловал. Не требовательно и жадно, как пять минут назад, а нежно и осторожно. Я водил языком по ее зубкам, касался губами ее губ, а мои руки тем временем расстегивали рубашку. Мою старую домашнюю рубашку, которую очень любила одевать сестренка. Вскоре мои пальцы коснулись ее теплой и гладкой кожи. Сестричка тем временем очнулась от оцепенения и принялась избавлять от одежды и меня. Не сговариваясь, мы решили переместиться в спальню. Я взял ее, легкую и воздушную, словно перышко, на руки и отнес в свою постель. Она трепыхалась подо мной, будто бабочка крыльями, когда я справился, наконец, со всеми пуговицами и принялся стягивать с нее рубашку, под которой ничего не было. Мы перевернулись на бок, и сестричка поспешила избавить меня от остатков одежды.
- Я люблю тебя, - без перерыва шептал я, покрывая ее шею и грудь поцелуями. – Ты будешь только моей. Никому тебя не отдам.
Пальчики сестренки уже сжимали мой окрепший член. Приблизившись ко мне вплотную, она целовала меня, одновременно водя головкой члена по своей уже мокрой киске. В воздухе уже витал запах сестрички, что неимоверно возбуждало меня. Я убрал ее руки от моего члена, намереваясь ввести его уже в готовую киску сестренки, и перевернул ее на спину, оказавшись сверху. Заглянув ей в глаза и дождавшись слабого кивка, я ввел член на пару сантиметров. Сестренка вздрогнула и закусила губу, но не проронила ни слова. Тогда я коротко вздохнул и резко вставил член до конца. Сестричка тихо всхлипнула, в уголках ее глаз наметились слезы. Запахло кровью, и я запоздало понял, что мы можем запачкать простынь.
- Ты в порядке? – глупо спросил я, видя отражающиеся на личике сестренки переживания.
Сестричка через силу улыбнулась и кивнула:
- Немножечко больно, но ведь это только первый раз… Я рада, что мы сейчас настолько близко, насколько это возможно.
Я осторожно начал двигаться. Сестренка лежала тихо, лишь иногда слабо постанывая скорее от боли, нежели от удовольствия. Мне было очень неловко от того факта, что ей наверняка совсем неприятно происходящее, доставляющее мне неземное удовольствие. Раздражаясь своим эгоистичным наслаждением, я не мог не признать того, что мне безумно приятно. Каждое движение опьяняло настолько, что опирающиеся на матрас руки начинали мелко дрожать. Я был очень близок к финалу, когда сестренка вдруг обхватила меня руками и ногами, заставляя прижаться к ней очень плотно.
- Я же сейчас…
Ужаснувшись от мысли о том, что сейчас произойдет, я попытался вытащить пульсирующий член из сестренки, но она, будто впав в бессознательный транс, вцепилась в меня мертвой хваткой. Еще мгновение, и я излился прямо в горячее и влажное нутро моей сестренки. Только тогда она разжала свои объятия, и я, тяжело дыша, перекатился в сторону.
- Что же ты творишь, сестренка, - хрипло произнес я. – Ты ведь знаешь, что теперь может произойти.
Я глядел в потолок, слабо понимая, где я сейчас и что со мной происходит. В голове лихорадочно метались мысли о беременности сестренки, осуждающих и презрительных взглядов родственников… Я так погрузился в этот котел мелькающих образов, что не сразу услышал раздающиеся сбоку всхлипы. Сестренка плакала.
- Прости, прости, прости, - сквозь слезы просила она, уткнувшись мне в плечо. – Я… Я не могла ничего поделать – меня словно отключило. Я не понимала, что творю, мне было так больно… И так хорошо одновременно.
Я не был в состоянии отвечать сестренке. Меня самого как будто отключили сейчас. В произошедшем была моя вина, ведь я допустил это, согласившись сегодня дойти до конца. Вот и дошли. Надо было думать, что делать дальше…

Минут десять я отходил. Сладкая эйфория отходила, и мной начинала овладевать паника. Сестренка лежала рядом и молчала, стеклянным взглядом уставившись в потолок. Если бы она забеременела, наша жизнь осложнилась бы многократно. Ни сестра, ни я не были готовы к ребенку. Я уже был наслышан о случай, когда от связи близких по крови родственников рождались неполноценные, умственно и физически, дети. Нет, такого не должно произойти с нами. Если я еще был, наверное, в состоянии пережить подобное, но за легко ранимую сестренку я быть уверен не мог. В моей голове уже зрел спасительный план, но воплощать его в реальность мне очень уж не хотелось. Однако, иного выхода не было.
Я встал с постели и подошел к телефону. В школе я мало с кем общался. Хоть меня уже давно не травили, да и игнорировали скорее уж по инерции, у меня были номера нескольких одноклассников, которыми я пользовался, чтобы узнать домашку, например. Пропускал я нечасто, а посему и номерами этими пользовался редко, но листочек с ними всегда лежал рядом с телефоном на тумбочке. Я приложил трубку к уху и принялся вертеть нумерной диск. Первый номер – занято. Ответа второго в очереди я прождал около тридцати секунд, затем нажал на рычаг. Оставался последний. Саня был одним из тех парней, что учился со мной с первого класса. Он никогда не издевался надо мной – даже подходил пару раз спросить что-то по мелочи. Дружбы у нас не вышло из-за моей отчужденности (все-таки Саня был человеком куда более социальным), но, если бы я захотел кого-то видеть своим другом кого-либо, то именно он был бы первым в списке. Вот уж не хотелось мне задавать Сане подобных вопросов. Но выхода, как я уже говорил, не было.
Саня снял трубку после второго гудка. Я представился и, не оставляя себе шансов пойти на попятную, рассказал ему все, как есть: одна знакомая девчонка может залететь от меня, что делать? Несколько секунд парень молчал, и я уже начал отчаиваться, однако ответ все же последовал. Четкий и ясный – Саня был верен себе. Когда я вспоминаю тот короткий разговор, то поминаю Саню добрым словом, ибо неизвестно, как бы повернулось это дело, не дай он тогда мне рекомендаций.
Сестренка раздевалась рядом, когда я, держа в руках душ, набирал в ванну горячую воду. Она ничего не сказала мне, когда я поведал ей, чем мы сейчас будем заниматься. Сестра вообще вела себя очень тихо и покорно. С одной стороны, так было только проще, но с другой я волновался за нее – как-никак, она должна была переживать не меньше. Я помог сестренке забраться в быстро наполнившуюся ванну. Вода была довольно горячей, и сестричка поморщилась, погружаясь в нее до шеи.
- Сиди здесь, - наказал я. – Через полчаса я вернусь.
Первым делом я прошел в кухню, где принялся разыскивать марганцовку в ящике буфета, где мать обычно держала лекарства. Попутно я размышлял, откуда Саня мог знать об экстренных методах контрацепции. В принципе, он пользовался среди девчонок некоторой популярностью, но в альфы никогда не метил. Я не слышал, чтобы у Сани была девушка – он больше общался с парнями из секции легкой атлетики, которую посещал опять-таки с первого класса.
«Надеюсь, болтать он не будет»
Я развел марганцовку в стакане с водой в пропорциях, описанных Саней по телефону, и направился в комнату – проводить ревизию простыни. Пару капель крови ясно отпечатались на белой ткани, но не настолько критично, чтобы можно было что-то заподозрить. Да и существовал железный аргумент в случае чего – месячные. Я немного успокоился и застелил кровать сестренки, на которой она лишилась девственности меньше часа назад.

Я вернулся в ванную. Часы на руке подсказывали, что отсутствовал я меньше двадцати минут.
- Можно вылезти? – тихо спросила сестренка, пока я ставил стакан с фиолетовым раствором на край раковины.
- Посиди еще минут пять, - ответил я и запнулся: - Тебе нужно… Хорошенько помыть… Там.
Сестренка молча последовала моему совету. Я отвернулся. Вот так волшебный момент может превратиться в нагромождение страха, стыда, неловкости, приправленное болью и разочарованием. Да, сестренка сказала мне, что ей было хорошо со мной, но… Какая тут любовь-романтика, когда твой брат химичит с марганцовкой, чтобы промыть тебе известное место от спермы, неосторожно спущенной тебе в нутро? Мне было жаль сестренку. И себя, раз уж на то пошло. Следовало подготовиться, дабы сделать момент первой настоящей близости чем-то особенным, а не вот этим вот… Но сестра сама ведь захотела идти до конца.
- Братик, - позвала меня сестренка, и я повернулся. – Не переживай так. У нас все будет хорошо.
Я улыбнулся через силу.
- Конечно, все будет нормально, не переживай.

Все и вправду обошлось. Сестренка не забеременела – месячные пошли по расписанию, а мама, к счастью, так ничего и не узнала. Только вот… Отношения с сестренкой как-то охладели. То есть, мы не стали меньше общаться, нет. Просто в общении иногда между нами невидимой стеной вставала какая-то неловкость. Иногда мы сидели рядом на диване, а сказать друг другу было нечего. И каждый знал, о чем думает другой. Мы не повторяли тот опыт в постели. Дальше поцелуев вообще дела не доходило. Я говорил себе, что нам обоим нужно время.
Что ж, время шло своим чередом – не быстро, но и не медленно. Лето сменилось осенью, началась школа. Приближался мой день рождения…

Мы пошли в школу. Все шло по-старому: мы вместе с сестренкой шли на первый урок, потом вместе же возвращались домой. Сестренка все также тихо вела себя. Я уже полностью отошел от того стресса, что оба мы испытали в наш первый раз, поэтому начал размышлять о том, как вернуть сестре душевное равновесие.
- Слушай, сестричка, - сказал я ей, когда мы в очередной раз преодолевали совместный путь от школы домой. – Ты все еще переживаешь о том, что случилось? Столько воды утекло.
Она промолчала. Я выждал пару минут, но сестренка так и не открыла рта. Я вздохнул.
- Мы не сделали ничего неправильного. Даже если все вокруг будут твердить обратное, понимаешь? Я люблю тебя, ты любишь меня – это главное. Если что-то изменилось, то ты скажи, не молчи только.
Я перевел дух, поправляя на плече сумку с учебниками. Уже долгое время я собирался поговорить с сестренкой по душам, да все никак не мог правильно сформировать мысли и решиться их высказать. Следовало быть осторожным, чтобы не усугубить и так тяжелую ситуацию, но делать что-то надо было, вот я и…
- Дурак, - буркнула сестра, замерев посреди тротуара и глядя на меня. – Я все также люблю тебя, братик.
- Тогда в чем же дело? – тихо спросил я, тоже остановившись. – Расскажи мне, чтобы мы вместе могли разобраться с этим.
Она шумно выпустила воздух и начала:
- Я сама не знаю, что со мной. Ты ведь тоже чувствуешь, что между нами словно стена какая-то. Я не понимаю, как ее можно разрушить. Да и ты тоже, если ничего не поменялось за это время. Наверное, единственный выход – ждать, пока она сама растает, эта стена.
- Она не тает.
- И то верно.
Мы оба молчали. Чтобы не отсвечивать прохожим, я, взяв сестричку под руку, направился в ближайший двор. То был обычный двор – небольшой пятачок, усыпанный гравием; на котором имели место быть две скамейки: одна напротив другой. Земля вокруг них была усеяна окурками, кое-где валялось битое бутылочное стекло. Стоявшая тут же урна была пуста. Типичный двор, в общем.
Я выбрал скамью почище и сел, бросив ученический скарб рядом с собой. Напротив опустилась сестричка, явно не понимая, зачем мы сюда зашли.
- Я долго думал, - медленно начал я. – Даже ежу понятно, что дело так оставлять нельзя. Нужно решить, как быть дальше, ибо то, как сейчас обстоят дела – никуда не годится, согласна?
Сестра неопределенно покачала головой. Она заметно погрустнела, и я поспешил продолжить:
- Так как я мужчина, я должен решать наше будущее. Тем более, если ты сама не понимаешь, что с тобой. Я устал от этой отчужденности между нами, когда даже в поцелуях чувствуется непонятная отчужденность. И поэтому я решил…
- Б-братик… - прервала меня сестренка прерывающимся голосом. – Ты… Ты хочешь сказать…
На ее лицо вдруг будто темная тень упала. Я увидел, как глаза ее заблестели и дрогнули губы.
- Нет-нет! - резко замахал я руками. – Ты не то подумала, я…
Сестрёнка чуть не плакала - я пересел на ее скамью и придвинулся поближе, приобняв ее за плечи. А ведь я готовился к этому разговору. Кретин.
- Я хотел позвать тебя куда-нибудь… Мы так давно не выбирались из рутины школьных будней. Да и летом особо не гуляли вместе – все больше дома сидели, да грустили непонятно о чем.
Сестренка, казалось, успокоилась и устроила голову мне на плече, лишь иногда шмыгая носом.
- Я… Я приглашаю тебя на свидание! – выпалил я. – С тех пор, как мы признались друг другу и себе самим в истинной природе наших чувств, нас обоих преследовали навязчивые мысли, что все это неправильно, разве нет? Мы скрывались, боялись…
Мысли в голове четко складывались в слова, которые с легкостью вылетали из моих уст. Я сам верил в то, что говорил, словно бы на меня снизошло озарение. Да так оно и было, наверное. Сейчас мне кажется, что мы оба вели себя глупо, говорили по-детски наивные вещи, но ведь детьми мы и были тогда.
-…Давай просто побудем парой. Мы ведь никогда не делали того, что делают обычно парень и девушка когда встречаются.
- Как это? – удивилась сестра. – Мы вместе ходим в кино, держимся за руки. А поцелую и остальное? Какие-то глупости ты говоришь, братик.
- Да мы с детства за ручки ходим в кино, я не об этом.
- Тогда я тебя не понимаю, прости…
Да, трудно было донести до сестренки мою мысль. Либо у меня плохо обстояли дела с красноречием, либо сестренка воспринимала наши отношения как-то иначе, чем я, либо это я был дураком. Сейчас я полагаю, что верно последнее. Однако тогда я верил, что один день, проведенный под ярлыком «свидание» способен что-то изменить. Думал, что привнеся в наши отношения оттенок «взрослости», мы сами чуть повзрослеем внутри так, что сможем оценить нас более трезво. Ну и сумбур царил у меня в голове тогда, но порой детский разум воспринимает такие вещи не слишком логично.
- Я приглашаю тебя на свидание, ты согласна или нет?
- Я согласна. Не понимаю твоих слов, братик, но я верю тебе. Давай пойдем на свидание.
Я облегченно вздохнул и улыбнулся. Нужно было организовать предстоящее действо так, чтобы пресловутая стена между нами дала трещину и распалась на куски, будто и не было ее никогда.

2006-2008
На свидание мы так и не сходили – ни я, ни сестренка так ничего и не придумали. Денег хватало только на кино или Макдональдс, ну, может, в Луна-парке на пару аттракционов. У мамы на работе пошла черная полоса, и мы жили во многом полагаясь на алименты отца. С тех давний пор, когда закончились наши с ним регулярные встречи, мы виделись очень редко – два-три раза в год, может быть. Я, сестренка и отец шли в какое-нибудь кафе неподалеку, где он вместе с нами обедал, спрашивая об учебе, здоровье матери, планах на будущее, но никогда – о личной жизни. Раньше мне казалось, что отец делает это ради очистки совести или что-то вроде того, но повзрослев я начал думать, что он, должно быть, скучает по-своему. А о личном вопросов не задает, так как понимает, что давно потерял право на это знание, отказавшись от воспитания своих детей. Сестра к этим редким встречам относилась равнодушно: молчала, на вопросы отвечала односложно, либо попросту отмалчивалась. Раньше я мог почти что ненавидеть своего отца, но теперь понимал, что он всегда помогал нам. Обида никуда не делась, но я взрослел и на многие вещи начинал смотреть под несколько иным углом.
Хоть со свиданием мы так и не определились, наше с сестренкой общение потихоньку налаживалось. С открытой душой могу сказать: я делал для этого все, что мог. Я старался видеть в ней обычную девушку, а сам пытался соответствовать общепринятому образу «парня». Сначала было непривычно, и я боялся привести в наши, скажем так, не совсем обычные отношения клишеванности и обыденности. Однако, я сам потихоньку так вжился в роль, что мне начало доставлять удовольствие, да и сестричке вроде нравилось.
Стихи мне никогда не удавались, зато рисовать, как мне казалось, выходило сносно, чем я воспользовался, попытавшись написать портрет сестренки на уроках ИЗО, ориентируясь на фотографию из семейного альбома. Собственно, первичной оттепелью в наших с сестренкой отношениях я обязан именно тому рисунку. Я подарил его ей, как только он подсох. Неказистый акварельный рисунок. Он хранится у меня до сих пор. Я смотрю на него и замечаю все ошибки в пропорциях, светотени и прочее, но считаю, что это лучшее, что я когда-либо рисовал.
В начале октября сестренка простудилась. Мама сказала, чтобы со школы я сразу шел домой и присматривал за ней – как будто могло быть иначе! Я все думал, как же ее порадовать, и случай вскоре представился. Пятого октября в школе традиционно праздновали День учителя, и мама перед уходом на работу дала мне немного наличности на цветы-шоколад. В восемь часов мы с мамой вышли из дома – я направился в сторону своей школы, а мама на автобусную остановку. На полпути к храму знаний я свернул влево и прошел пару кварталов к окраине района, где располагалась «Флора» - большой оптовый магазин цветов. Я мерз около часа, пока ходил туда обратно вдоль холодных и влажных рядов разнообразных растений, пока не выбрал наконец подарок сестричке. Вскоре я был уже дома, сжимая в руках обернутый в упаковочный пергамент маленький горшочек.
- Ты чего не в школе, братик? – удивленно спросила сестричка осипшим голосом, приподнимаясь с постели на локтях.
- Это тебе, любимая, - с улыбкой произнес я, срывая обертку и гордо представляя маленький горшок с фиалками. Цветочки были еще совсем маленькие, но очень красивые.
- Братик! – Сестренка восторженно ахнула, принимая из моих рук подарок. – Какие красивые… Спасибо тебе большое!
Она осторожно поставила цветы на тумбочку, и притянула меня к себе за руку так, что мне пришлось сесть рядом с ней на кровать. Сестренка обняла меня, и мне страшно захотелось ее поцеловать.
- Не-а, - она игриво увернулась от меня и загородилась руками. – Я не хочу, чтобы ты заболел.
- А разве не здорово? – со смехом спросил я, не прекращая своих попыток приблизиться. – Будем сидеть вместе дома и делать, что хотим!
- Кушать таблетки и пить гадкий сиропчик?
- Именно, - кивнул я и, наконец поймал губы сестренки своими.
Своим языком, хозяйничающем у нее во рту, я чувствовал вкус «пертусина» пополам с зубной пастой. Она перестала сопротивляться и ответила на поцелуй, но быстро отстранилась и грустно вздохнула:
- Я долго не могу. У меня нос заложен.
Мы посмеялись, а потом переместились в зал, где я устроил сестренку на диване, укрыв пледом. Я включил телевизор, где показывали какую-то программу про африканских слонов, и пошел на кухню заваривать чай с медом для сестрички. Совершив набег на буфет, я добыл несколько пряников и пару лимонных леденцов. Скудно, но хоть что-то. Сложив мои нехитрые припасы на поднос и водрузив на него же две большие кружки горячего чая с медом, я вернулся к сестре. Она тем временем внимательно слушала Дроздова с самым серьезным видом – я даже невольно улыбнулся.
- Ланч прибыл.
Я поставил рядом с ней поднос и взял свою чашку, обхватив посудину обеими руками – было довольно холодно. Отопление еще не включили, а за окном осень уже вступала в свои права. Сестренка, до этого молча смотревшая телевизор, вдруг повернулась ко мне и спросила:
- Ты знал, что у слонов настолько развиты память и интеллект, что они способны понимать человеческий язык?
Я не особо слушал, о чем распинался на экране Дроздов, поэтому слова сестры застали меня врасплох.
- Что, прости?
- Ничего, - усмехнулась она и, поставив чашку рядом на пол, опустила голову мне на колени.
Так мы просидели около часа, заедая чай пряниками и посмеиваясь, глядя на забавных слонов по ту сторону экрана. Ледяной стены между нами я уже совсем не чувствовал и всей душой надеялся, что сестренка тоже. Будто бы в подтверждение моих мыслей, она обхватила мои голову руками и, притянув к себе, поцеловала.
- А как же нос? – шутливо поинтересовался я, когда наши губы разомкнулись.
- Долго нельзя. А чуть-чуть можно.
Нам было очень здорово в тот день. Мы сидели вместе на диване, отогреваясь чаем и пледом. Вскоре телевизор был выключен, а мы начали болтать обо всем на свете. Первый раз за долгое время мы завели разговор о нашем совместном будущем. В том, что мы будем всегда вместе, ни один из нас тогда не сомневался.
Мама не оценила моего поступка, когда, вернувшись с работы, обнаружила в спальне горшок с фиалками и выяснила, что я прогулял школу. Она и так раздражалась моим вновь обострившимся внимании к сестре, а теперь разозлилась еще больше. Наверное, она несколько успокоилась, пока мы с сестрой разбирались в себе, ибо даже со стороны могло быть заметно наше отчуждение по отношению друг к другу. Не даром же к нам снова зачастила ее подруга со своими дочерями. Мать, небось, еще и пацана какого-нибудь для сестры подыскивала, да что-то не срослось, должно быть. В общем, мама провела со мной воспитательную беседу, а через два дня я слег с температурой, взбесив ее еще больше. Сестра еще до конца не оправилась, так что матери пришлось оставлять нас вдвоем дома, а самой идти на работу. Спустя несколько дней она даже отправила телеграмму бабушке в поселок с просьбой приехать и присмотреть за нами., ибо симулировали мы отчаянно, а все ради того, чтобы побыть только вдвоем еще немного.

Мне на всю жизнь запомнился мой семнадцатый день рождения. Начало декабря 2006-го выдалось очень теплым, а на мое 17-тилетие, 6-го число термометр выдавал аж целых десять градусов выше нуля. Я возвращался со школы вместе с сестренкой, которая поздравила меня еще с утра, но подарок обещала вручить позже. Мы шли по практически пустой дороге, взявшись за руки и весело размахивая этой связки словно малыши. Иногда я ловил себя на мысли, как же трудно мне порой поверить, что сестренке уже скоро пятнадцать. Глядя на девчонок ее возраста, на своих одноклассниц, какими они были два года назад, я приходил в тихий ужас. Моя сестренка разительно контрастировала с этими разодетыми крашенными курицами, вечно хлестающих ягу с зажатой в зубах сигаретой, стоя где-нибудь у помойки. Я видел их почти каждый день, когда выносил мусор, и искренне радовался, что сестренка смогла избежать их участи. В свои почти пятнадцать сестра немногим отличалась от себя же двенадцатилетней. Да, ее речь стала богаче, рассуждения более логичными и взрослыми… Однако, никуда не исчезли ее врожденные детская наивность, простота и добрый нрав. Ростом она также оставалась метр с кепкой – разве что формы слегка округлились где надо, но окружающие не давали сестренки больше 12-13 лет, а продавщицы в магазинах часто угощали ее леденцами или конфетами, полагая, что перед ними маленький ребенок. Конечно, я был очень рад, что сестра смогла сохранить свой склад ума и взгляды на мир, неизбежно оставляя при этом детство за спиной. С этой радостью я все острее ощущал ответственность за нее. Моим долгом было сберечь этот непорочный огонек от жестокого, пронизанного ледяными ветрами равнодушия, мира.
- Жди здесь, братик!
Сестренка разулась быстрее меня, кинула курточку на вешалку и резво затопотала ножками в белых гольфиках в спальню. Я усмехнулся и неторопливо разделся, бросил сумку с учебниками у порога, сбегал в ванную помыть руки и принялся покорно ждать. Вскоре сестренка вернулась. Она заговорщицки улыбалась мне, демонстративно держа руки за спиной.
- Закрой глаза, - потребовала сестренка.
Я покорно зажмурился и вдруг почувствовал, как на мои плечи опустилось что-то мягкое и очень теплое. Не выдержав, я открыл глаза и увидел, как сестренка укутывает мою шею широким вязаным шарфом.
- Вот, братик, - чтобы накинуть шарф, сестричке пришлось вставать на цыпочки. – Теперь тебе будет тепло зимой. Нравится?
Все еще стоя на носочках, сестренка с надеждой глядела на меня своими большими, полными обожания, глазищами. Я подхватил ее за талию и поднял так, что наши лица оказались на одном уровне.
- Это самый лучший подарок, о каком я только мог мечтать, - ответил я и поцеловал сестру в губы.
Она зарделась и закрыла глаза, позволив моему языку свободно исследовать свой ротик. Сестричка обхватила мои бедра ногами, а руки уложила мне на плечи, так что я мог ее даже не держать, и поэтому я просто обнял ее за спину. В таком хитросплетении я нетвердым шагом направился в спальню. Мама, как всегда, до вечера на работе, а сейчас мне больше всего хотелось соединиться с сестренкой, слиться в единое существо. Я жаждал обнимать ее, целовать везде, быть внутри нее.
С того злополучного летнего дня мы ни разу не занимались сексом – ограничивались петтингом и поцелуями, но сегодня мы оба хотели большего – я чувствовал это.
Я бережно уложил сестренку в постель и прильнул губами к ее шее. Ее тело мелко задрожало – сестренка закусила губу и тихо застонала. Пальчики сестрички уже расправлялись с пуговицами моей школьной рубашки, а я тем временем запустил руку ей под юбку и сдвинул в сторону трусики.
- Б-братик… - прошептала она, чувствуя, по-видимому, как мой член уперся ей в ногу.
Сестра сняла с меня рубашку и принялась расстегивать ремень, а мои пальцы были уже внутри нее, заставляя сестричку часто и громко вздыхать. Я вздрогнул, когда ее ладошка добралась наконец до моего уже готового члена и принялась совершать активные движения взад-вперед. Мое возбуждение было столь велико, что я был готов кончить от одного прикосновения моей сестрички. Чтобы этого не произошло, я отстранил ее руки и принялся целовать ее в шее, плавно спускаясь груди. Сосочки сестренки уже возбужденно торчали, и я начал облизывать их языком, изредка слегка покусывая. Мои пальцы при этом снова проникли в теплое и уже влажное нутро сестры. Сестричка уже была не в силах сдерживать возбуждение и громко стонала, вцепившись одной рукой мне в волосы, а другой терзая простынь. Мой язык скользнул вниз по животу… Сестренка вскрикнула, когда я коснулся губами ее клитора, продолжая пальцами стимулировать влагалище.
- Братик!
Ее смущению, казалось, не было предела, однако получаемое удовольствие превышало его многократно. Я чувствовал во рту солоноватый привкус ее горячего, немного терпкого, сока. От осознания происходящего у меня начала кружиться голова, и я не мог представить, каково сейчас сестренке. Она уже была готова кончить, когда я решил ввести свой член внутрь, а потому стоны ее были особенно громкими. Сестричка снова обхватила меня руками и ногами – прямо как тогда -, и я начал двигаться, сразу же взяв достаточно высокий темп. Голова моя была задурманена эйфорией, но, в отличие от первого раза, я отдавал себе отчет в своих действиях, и был готов вытащить член при первых признаках оргазма. Хоть в начале действа я и был сильно возбужден, сейчас я ощущал себя немного иначе. Не было бесконтрольной страсти – сейчас мне больше всего хотелось доставить удовольствие сестренке. Поэтому я, проникая в нее как можно глубже, продолжал целовать грудь и шею сестрички, гладить руками ее волосы и шептать на ухо, как сильна моя любовь к ней. Сестра пыталась что-то отвечать, но я не мог разобрать ее лепетания, перемежающегося вскриками и стонами наслаждения. Голой спиной я ощущал ткань ее гольфов, а живот мой терся о школьную юбку сестры, и это заставляло меня двигаться еще активнее. Я уже начал ощущать преддверие оргазма, да и киска сестренки сжимала мой член так сильно, что я понимал: она тоже на пределе. Напряжение в моем паху нарастало, так что я поспешил силой вырваться из объятий сестренки и вытащил свой член, как вдруг…
- Господи, что я тебе говорила?!

Эти слова прозвучали будто гром посреди ясного неба. Мысли лихорадочно загудели в моей голове, но полный контроль над телом еще не был восстановлен, и тугая струя спермы ударила из моего члена, который я, по счастью, в этот раз успел извлечь вовремя. Белесый дождь оросил юбку и живот сестренки, а пара капель попало ей на шею и лицо. Словно в замедленной съемке наши головы одновременно повернулись в сторону прозвучавшего миг назад возгласа.
На пороге комнаты стояли мать и отец. Мама в ужасе прижимала правую ладонь к лицу, а папа просто смотрел на нас, скрестив руки на груди. Мгновение оцепенения прошло, и сестренка коротко вскрикнув натянула одеяло по самый подбородок. Я чувствовал, что краснею.
- Так, - вздохнул отец, отворачиваясь и увлекая за собой мать. – Оденьтесь, умойтесь и идите на кухню. Нам есть, о чем поговорить.
С этими словами он, легко подтолкнув мать, покинул нас с сестрой, и я услышал, как тихо закрылась дверь на кухню. Встретившись глазами с сестренкой, я глубоко вздохнул и попытался улыбнуться.
- Мда, во так попали, - сказал ей я нарочито весело, садясь с постели и поднимая с пола штаны. – Рано или поздно, но это бы все равно произошло.
- Б-братик, - тихо пролепетала сестренка, вытирая забрызганное моим семенем личико краем одеяла. – Что теперь будет?
Сейчас она выглядела очень подавленной и напуганной. Глаза сестры были на мокром месте, а тело мелко дрожало. Страх тяжелым камнем на сердце лежал и у меня самого, однако я решил не подавать виду. Пусть сестричка думает, что я абсолютно спокоен и хладнокровен, что у меня есть план и все под контролем.
- Мы расскажем им правду, - произнес я как можно более уверенно, продевая ногу в штанину брюк. – Другого пути нет. Может, оно и к лучшему: пусть знают, что мы любим друг друга. Мы всегда будем вместе, и даже им не под силу разлучить нас.
Сестра ничего не ответила. Я услышал лишь шорох одеяла, а потом вдруг почувствовал, как она прижалась к моему плечу.
Мы отправились в ванную и быстро умылись, как велел отец. «Неужели, мать так обеспокоилась нашими с сестрой отношениями, что позвала отца?» - размышлял я, бросая в лицо пригоршню холодной водопроводной воды. Они с отцом виделись крайне редко, а все их отношения ограничивались формальным обсуждением финансовых вопросов, относящихся к нам, их детям (алименты, помощь с учебным инвентарём и все прочее в этом духе). Если мать позвала его, значит настроена серьезно и не видит иного выхода.
Родители сидели за столом, на котором стояло три чашки чая и одна с кофе – для отца. Они не выглядели разозленными, но на лицах их отпечаталась словно бы многовековая усталость. Войдя в кухню, мы сестрой сели напротив. Отец поднял на нас глаза и медленно произнес:
- Дети, ваша мама позвонила мне и попросила приехать. Она была озабочена вашим странным поведением в последние пару лет…
Отец прокашлялся и, сделав небольшой глоток кофе, достал из кармана мятую пачку «синицы». Закурив, под неодобрительным взглядом матери, он продолжил:
- Я до конца не мог поверить в то, что она про вас рассказала. По правде говоря, ваша мать и сама не была уверена на все сто, но ее подозрения меня обеспокоили, хоть, повторюсь, я не верил в то, что такое возможно.
- Сын, ты же…- вступила было мама, но отец прервал ее жестом.
- Вы оба уже не маленькие и должны понимать, что у вашего союза будущего быть не может.
Отец произнес эти слова так, словно зачитал приговор, и выжидающе посмотрел на меня.
- Сын, из вас двоих ты старший. И ты мужчина. Так что ответственность лежит целиком на тебе. Скажи нам, как такое могло произойти между вами? Ты понимаешь, что подрываешь свои и ее шансы на светлое будущее? У вас не может быть семьи, вы не можете пожениться, и мы с мамой будем лишены внуков – наш род прервется. Что ты думаешь обо всем этом?
Я молчал примерно с полминуты, пока собрался с мыслями. Родители не торопили меня, и, собрав всю свою волю в кулак, я начал говорить:
- Я все это прекрасно осознаю, как и моя сестренка. Мы понимаем, что детей заиметь не сможем, что люди вокруг будут осуждать нас, если узнают правду. Однако над нашими чувствами эти обстоятельства власти не имеют. Мы всегда были вместе, мы поддерживали друг друга, защищали и оберегали. Если вы родили нас только затем, чтобы продолжить ваш род и дождаться внуков, то извините, но ничего не выйдет. Мы с сестрой сами решим, как распорядиться жизнью, которую вы нам дали. Из всех людей вокруг я выбрал ее, а она выбрала меня.
Я замолчал и перевел дух. Отец допил кофе и затушил сигарету в кофейной гуще на дне. Мама молчала, глядя в стол и держась обеими руками за голову. Я почувствовал, как под столом ладонь сестренка наощупь находит мои пальцы и сильно сжимает в своих.
- А ты что же думаешь? – после продолжительной паузы спросил папа у сестры. Та взглянула сначала на меня, а потом перевела взор на родителей и ответила:
- Братик все правильно сказал. Я никого и никогда не любила так, как люблю братика. И я хочу быть с ним, даже если все отвернутся от нас.
- Господи, - не удержалась мать. – Да вы же еще подростки! У вас попросту гормоны разыгрались, а я и не уследила. Через несколько лет это пройдет, вам захочется семьи, детей, и что вы тогда друг с другом делать будете? А если твоя сестра, - она повернулась ко мне. – забеременеет? Надеюсь, не нужно объяснять последствия? Вы жизнь друг другу разрушите и родным своим заодно седых волос прибавите.
В глазах матери стояли слезы, а руки ее тряслись. Мне стало жаль ее, однако дать заднюю мне и в голову прийти не могло. Отец было потянулся за новой сигаретой, но застыл на половине действа, словно у него кончился завод. Отмерев наконец, он убрал обратно пачку и заявил:
- Ваша мама права. Скоро вы закончите школу, разойдетесь по институтам. Может, встретите там кого-нибудь. Если вы нем можете себе никого найти сейчас, это не значит, что вы можете спать друг с другом.
Во мне вдруг начала закипать злость. «Да эти двое ничего не понимают в настоящей любви. Не смогли сохранить свою обожаемую семью, зато теперь учат своих детей жизни!». Перед моими глазами пронеслись картины вечно печальной и молчаливой сестры, в глазах которой стояли глубокая обида и болезненное одиночество. Моя правая рука сжалась в кулак, и я уже готов был высказать пару ласковых своим родителям, как вдруг подала голос сестра:
- Да что вы вообще понимаете?
Я сначала не понял, что говорит именно сестренка – такая сила и сталь вдруг прорезались в ее голосе. Она встала из-за стола и громко продолжила:
- Папа, ты говоришь про семью, но сам же поставил свои интересы выше этого, когда ушел. Знаешь, как плохо мне тогда было? Если бы не братик, я не знаю, что бы со мной сейчас было. Он единственный, кто ни разу меня не предал. Он всегда рядом был – даже в деревню за мной поехал. Мой братик знает меня лучше всех, даже лучше тебя, мама.
При этих ее словах, мать всхлипнула и снова опустила голову. Отец молчал, сидя с каменным лицом, только правый глаз его едва заметно подергивался.
- Это наша жизнь, ясно? – продолжала тем временем сестра. – Мы сами будем решать, с кем нам быть. Я люблю братика больше всех, и, если вы вздумаете нас разлучить, я вам этого никогда не прощу!
Последние слова сестренки повисли в воздухе, будто бы наэлектризовав его. Родители подавлено молчали – отец таки вытащил сигарету и снова закурил. Сестричка села обратно и понурилась, словно бы из нее разом выкачали всю энергию. Наверное, что-то подобное и случилось. Я бы никогда не подумал, что обычно такая тихая и пугливая сестренка способно толкать такие речи. Может, не так уж хорошо я ее знаю?
- Давайте закончим на сегодня, - устало предложил отец, делая затяжку. – Обсудим это еще раз позже, когда все немного успокоимся.
Отец уже стоял в прихожей, когда я вышел с ним попрощаться. Мать с сестрёнкой закрылись в спальне – видимо, мать не считала разговор законченным. Я подошел к отцу, который застегивал последние пуговицы пальто. Он протянул мне ладонь и попытался улыбнуться:
- Да, сынок, а вы с сестрой умеете потрепать нервы.
Не ответив на улыбку, я молча пожал ему руку.

Через несколько дней после этого случая мать велела мне перебраться спать на раскладной диван в зал. Мама выглядела смертельно уставшей и опустошенной, и я не мог ей отказать. Она вообще сильно изменилась после того, как застукала нас с сестренкой: разговаривала очень мало, плохо спала и мало ела. Позже я узнал, что она начала курить. Хоть я и считал, что родители не правы в своем отношении к нашему с сестрой союзу, мне было жаль мать. Я чувствовал вину, однако в своем намерении быть вместе с сестрой оставался тверд как камень. Чтобы не нервировать лишний раз мать, мы с сестренкой держали друг перед другом дистанцию. Если в школе или по дороге домой мы могли вести себя свободнее, то, будучи дома, сторонились друг дружку – даже ужинали порознь: сначала мама и сестра, а потом я.
Поначалу сестренка злилась на меня – ведь это я взял паузу на время, пока мать не успокоится. Сестра считала, что, раз уж мы заявили о себе, то нельзя жать на тормоза, иначе все будет выглядеть так, что мы признаем ущербность и противоестественность нашей любви. По прошествии лет я склоняюсь к тому, что она была права. Однако тогда я жалел мать, боялся, что может случиться что-то плохое, если мы поднимем головы. Например, что нас разлучат насильно. И поэтому морозился от сестры, когда та пыталась сблизиться со мной. Самому было гадко на душе, и все же я поступал так, как поступал.
Обещанный отцом разговор по душам «на холодную голову» так и не состоялся, чему я был втайне рад. Я видел его пару раз, но неудобной темы избегал не только я, но и он сам. Один раз отец все же спросил о том, забочусь ли я о сестре, как и прежде, на что я ответил утвердительно.
В напряжении прошла зима и половина марта. Приближались весенние каникулы – мои последние весенние каникулы, ведь этим летом я поступал в институт. Тридцать первого числа сестренке должно было исполниться пятнадцать. Под напряжением я имею ввиду не маму – она уже почти отошла от шока -, а наши с сестренкой отношения. Они как охладели с конца года, да так и не оттаяли до конца. Я понимал, что сестренка затаила обиду, ведь в момент, когда, по ее мнению, нужно было решительно действовать, я предпочел тихо переждать, отдалиться от нее. Когда я увидел, что матери немного полегчало, я снова пошел на сближение с сестренкой. Удавалось с трудом, но я не сдавался. Тяжеловато было ухаживать за ней так, чтобы мама не замечала. Я усиленно размышлял о том, как вернуть отношения с сестрой в нормальное русло. В конце концов, ими я не был готов пожертвовать даже ради мамы с папой. Уже почти месяц я пытался разбить между нами стену, которую сам же по кирпичикам и возвел. На мои знаки внимания сестренка отвечала сдержано. Она словно бы ждала от меня чего-то, но я упорно не мог понять, чего именно.
Итак, вот уже середина марта 2007-го года. Мы с сестренкой шли со школы домой как обычно вместе. Молчали. В голове у меня роилось великое множество идей о том, как завести разговор, но ни одна подходящей мне не казалась.
- Ты меня любишь? - вдруг спросила сестренка, не глядя в мою сторону.
- Да, люблю, - не задумываясь ответил я, вспоминая, когда в последний раз я или сестра произносили слово «любовь».
- Тогда почему ведешь себя как дурак, братик?
Она остановилась, а я по инерции сделал еще пару шагов вперед. Сестренка глядела на меня серьезно, спрятав руки за спину. Я нервно сглотнул и произнес:
- Ты же знаешь, что я самый настоящий дурак.
Сестра вздохнула, приблизилась и, взяв меня за рукав, потащила в ближайший двор. Оказавшись в окружении бетонных стен, мы сели на пустую скамеечку у какого-то подъезда, хоть и было немного холодно.
- Они осуждают нас, братик, - начала она, скинув с плеча лямку школьной сумки, - хотя сами поступали в своей жизни не всегда правильно или хорошо. Отец ушел, мама в себе замкнулась после развода. Обо мне только ты заботился по-настоящему. А теперь ты бросаешь меня за тем, чтобы им было спокойно.
- Я не бросал тебя, - протестующе замахал руками я. – Просто хотел не нервировать их лишний раз. Мало ли что им в голову взбрести может! Еще увезут тебя куда-нибудь…
Сестренка снова тяжело вздохнула и положила свою ладонь в шерстяной варежке на мою голую руку.
- Ты должен дать им понять, что все серьезно, братик. Чтобы они все не думали, что ты идешь на поводу у своих глупых гормонов и играешь в игрушки. Сейчас они думают именно так. В их глазах я жертва твоих игр, зашедших слишком далеко. Они полагают, я слишком мала, чтобы это понять.
- Надеюсь, ты понимаешь, что это не так?
- Я верю, - с легкой улыбкой посмотрела на меня сестренка. – Но, как я уже сказала, братик, им все равно. Взрослые всегда считают себя умнее всех.
Сестренка встала со скамейки и, закинув на плечо сумку, приглашающим жестом указала в сторону дома. Я тоже поднялся и отряхнул брюки.
- Вообще-то, есть еще кое-что, братик.
Я выжидающе смотрел на сестру, которая не слишком спешила продолжать.
- Мама сказала мне, - после полуминутного молчания произнесла сестра. – Отец заедет завтра. Просила нас не задерживаться после школы.
- Все-таки решили снова созвать «семейный совет»?
Сестра поморщилась и кивнула, делая первые шаги по направлению к дому:
- Скажи им все, что думаешь. Если действительно любишь меня – сделай все, чтобы они это поняли и отстали от нас.
Сестра стояла вполоборота ко мне, в ее словах и образе сквозила сталь, что резко контрастировало с той милой и наивной сестренкой, какой она была еще недавно. Видимо, все эти перипетии закалили ее характер. Будучи по жизни мягкой и стеснительной, сестричка, как оказалось, в нужный момент может проявить твердость характера.
Быстрым шагом я приблизился к ней сзади и обнял так крепко, как уже давно не обнимал.
- Прости, что вел себя как дурак. Мне казалось, что я поступаю так, как нужно.
Сестра осторожно освободилась из моих объятий и повернулась ко мне.
- Ладно, прощу, - улыбнулась она. – Прощу, если завтра ты скажешь родителям все, как есть. И не будешь больше оставлять меня.
- Обещаю.

- Что ж, - произнес отец, доставая «синицу» и прикуривая от спички. – Вот мы снова собрались вместе.
«С места в карьер,» - подумал я.
Мы сидели, как и в прошлый раз, за обеденным столом на кухне. Я с сестрой по одну сторону, мать с отцом – по другую. Как и предсказывала сестренка, они снова захотели обсудить нас. Я не понимал, чего нового они хотят узнать или добиться. Тем более спустя такой большой промежуток времени. Тем не менее, мы снова вернулись к этому разговору.
- Сынок, нашел себе кого-нибудь? – спросил наиграно бодрым тоном папа и подмигнул, затягиваясь сигаретой.
- Уже давно, - без тени улыбки ответил я, обнимая за плечи сестру. – Мы уже обсуждали это зимой.
Мать с отцом переглянулись, и бывший глава семьи пожал плечами. Как и обещал сестренке, сегодня я решил идти до конца и расставить все точки над i.
- Я надеялся, что вы наиграетесь в любовь и поймете, что все ваши чувства суть просто подростковый каприз… Теперь я начинаю верить, что у вас все серьезно, - поспешил добавить отец, заметив выражение моего лица. – Что думаешь, мать?
Мама обреченно посмотрела на нас и устало ответила:
- Пусть делают, что хотят. Если им плевать на наше мнение, то и нечего убеждать их.
Я с неприкрытым удивлением смотрел на маму, а она тем временем продолжала:
- Жаль только, что, когда вы вспомните и поймете наши слова, будет уже поздно. Сломаете друг другу жизнь.
С этими словами она встала из-за стола и вышла из комнаты. Через минуту я услышал звук работающего телевизора в зале.
- Видите, до чего мать довели? – неодобрительно спросил отец. – Она просто махнула на вас рукой, но ей не все равно.
Папа тоже поднялся, его примеру последовали и мы с сестрой.
- Я тоже не буду вам мешать… - Он подошел к окну и выбросил окурок в форточку. – Если даже ваша мать смирилась, то меня одного вы точно слушать не будете. Просто постарайтесь не действовать маме на нервы. Не хочу, чтобы она снова застукала своих детей, вы понимаете? Она и так на большие уступки пошла.
Проводив отца, мы с сестренкой отправились в спальню, оставив маму наедине с телевизором. Мы опустились рядом на постель, и я посмотрел сестренке в глаза:
- Не могу поверить, что они смирились.
Она кивнула и прижалась ко мне всем телом.
- Наконец-то, братик. Надеюсь, от нас отстанут.
Мы просидели обнявшись довольно долго. В моей голове не было ни единой мысли, кроме осознания, что мы победили. Тогда я почти на сто процентов поверил в это…

В последний учебный день до матери дозвонился дед. Он позвонил ей на работу из почтового отделения ближайшего поселка, о чем мама сообщила мне, как только вернулась с работы. Я немного удивился, что дед просил маму поговорить со мной насчет недельной подработки у него в садоводстве.
- Работа несложная, - объясняла мне мама, когда мы втроем сидели за столом и ужинали. – Дед решил подработать на лесовозе. Ну, понимаешь, дрова развозить по садоводству. Они там вдвоем с водителем не справятся, им еще один человек нужен. Вот он и предложил мне тебя позвать.
Я не горел желанием уезжать на все каникулы в поселок. Я уже предвкушал, как проведу эту неделю с сестренкой. Ведь мама продолжала ходить на работу, а это значит, у нас могли быть целые свободные дни, которые мы проводили бы наедине друг с другом.
- Нет, мам, - покачал головой я, поднося ко рту ложку с гречей. – У меня планы на каникулы.
Мама недобро глянула на меня, но тут же отвела глаза.
- Сынок, с деньгами сейчас не очень. А так ты хоть себе на обеды заработаешь. С сестрой куда-нибудь сходишь…
Я аж поперхнулся. Мать уже давно избегала упоминать меня и сестренку в одном предложении. А уж заикаться о совместных походах куда-либо? – нонсенс.
- Да и у твоей сестренки скоро День Рождения, - продолжала удивлять меня мама. – Уже придумал, что подаришь?
- Нет, - выдавил я, все еще покашливая. Да что на нее нашло?
- Съезди, помоги деду, - мама встала и, хлопнув меня по плечу, отправилась заваривать чай. – Ты ведь и мне жизнь проще сделаешь, и себе. И сестру порадуешь.
Я угрюмо размазывал кашу по тарелке. С одной стороны, неплохо было бы поднять немного наличности и порадовать сестренку хорошим подарком на День Рождения. С другой, оставлять ее одну на целую неделю не хотелось совершенно.
- Деда-то, когда крайний раз видел? – спросила мама, разливая заварку по чашкам. - С лета вы даже не созванивались. Сдается мне, он и работу предлагает лишь затем, чтобы увидеться лишний раз… Эх, старый уже, а пришлось, вот, подработать, чтобы участок оплатить да крышу подлатать. Опять течет, говорит...
- Братик, я не хочу, чтобы ты ехал, - надулась сестренка, когда мы, допив чай, расположились в спальне почитать. Мама ушла смотреть телевизор перед сном, а мы достали с полки «Мартина Идена» Джека Лондона.
- Да я сам не хочу, - вздохнул я. – Только мама права. Сто лет с дедом не виделись. Помощь нужна, деньги тоже лишними не будут… Да ты и сама все слышала.
- Слышала, - недовольно пробубнила сестренка. – Но это ведь целая неделя! Да еще и мой День Рождения пропустишь. Мне никакого подарка не надо – лишь бы ты рядом был.
Мне вспомнилось, как летом за нас вступились дед с бабкой, когда я к сестренке ночью приехал. Я поделился этим с сестрой и добавил:
- А будут деньги, мы с тобой куда хочешь поедем. В парк аттракционов, положим, или еще куда.
- Ты обещал не оставлять меня.
- Так я и не оставлю, - заверил ее я. – Буду специально после работы доезжать на велосипеде до почты и отзваниваться тебе. Это я тебе точно говорю.
Я по уговаривал сестренку еще немного, и она, в конце концов, согласилась.
На следующее утро я уже стоял на Витебском вокзале, ежась от утренней мартовской прохлады. Когда я сел в электричку, сразу же нахлынули воспоминания, как я ехал по этому же маршруту ночью к сестренке. Правда, сейчас у меня было достаточно денег на дорогу, а в рюкзаке отсутствовали книга и фонарик.
Дед встретил меня у самого дома, рядом с которым стоял старенький ГАЗ-53 грязно-голубого цвета. На нем мы и работали: сначала утром ехали на лесопилку неподалеку, где загружались дровами под завязку, затем до обеда развозили древесину по садоводствам, помогая хозяевам с разгрузкой, после чего водитель с дедом делили остатки. Остатки приходилось сгружать уже в дедов сарай. В общем, работа не то что бы сложная, но жутко нудная и утомительная. Весь день приходилось таскать поленья, и вскоре мои ладони покрылись занозами и мозолями. До сестренки я дозвонился лишь единожды – в третий мой рабочий день (в другие дни либо я до закрытия не успевал позвонить, либо к телефону никто не подходил). Конечно, сестра был расстроена моим отсутствием, но я воодушевленно рисовал ей в трубку картины того, как мы накупим тонну мороженого, запустим в небо новенького воздушного змея и сходим в зоопарк. Она не сильно радовалась, но это все, что я мог сделать. Эти же картины давали мне силы и желание работать дальше.

К концу недели я начинал выдыхаться. Я уже не мог смотреть на эти чурки, и даже пятихатка, которую я получал за день работы, не скрашивала моего настроения. Хуже всего было то, что я не мог дозвониться до сестры. Я пытался позвонить ей трижды, но к телефону никто не подходил. Я работал и ждал того дня, когда наконец-то вернусь в город к сестре. Время все тянулось и тянулось, и все, что я видел, казалось мне дровами. Даже греча с молоком на ужин не радовала меня больше. Нет, в деревне жилось совсем не плохо, но работа выматывала, да и по сестренке я очень скучал.
Но вот настал день моего отъезда. Я, измотанный в край, но счастливый обладатель трех тысяч честно заработанных, трясся в вечерней электричке. Хоть дед с бабкой и уговаривали меня остаться на ночь и поехать утром, я не мог больше ждать. По моим расчетам, я должен был успеть на один из последних автобусов, что идут в Авиагородок. Правда, существовала вероятность, что придется пилить до дома по Московскому проспекту от самой Площади Победы, но это были мелочи в сравнение с еще одной ночью мучительного ожидания встречи с моей любимой сестричкой.
Мне повезло. Электричка пришла вовремя, я успел и на метро, и на автобус. К полуночи я уже стоял у двери нашей квартиры. Я долго звонил в дверь, прежде чем мама открыла мне.
- Привет, я думала ты… Ты завтра приедешь.
Я поздоровался и вошел в прихожую. Мама была одета в домашний халат, а прическа была растрепана и пропахла сигаретным дымом. Я это почувствовал сразу, как только обнял ее в знак приветствия. Я разулся и проследовал за матерью в кухню. Она встала у окна, а мне махнула на стул, на который я сразу же сел – от усталости подкашивались ноги.
- Прости мам, - поспешил извиниться я. – Не хотел вас будить. Сестра не проснулась от звонка?
Мама молча смотрела в темный проем окна. Ее лицо освещал слабый отблеск уличных фонарей.
- Мам? – обеспокоенно спросил я. – Что-то случилось?
Я встал из-за стола и приблизился к матери. Она старательно не смотрела в мою сторону. Ее дрожащие пальцы неуклюже нырнули в карман халата, откуда извлекли на свет мятую пачку «Гитаны».
- Мама, да что такое? – повысил голос я, чувствуя, как немеют кончики пальцев.
По щеке мамы побежала слеза.
- Прости, - тихо произнесла она.
Перевернув на своем пути стул, я бросился в коридор. Дверь в спальню была приоткрыта, но я рывком распахнул ее настежь. Гулко стучавшее до этого сердце вдруг пропустило удар. Я, кажется, разучился дышать, так как воздуха вдруг начало катастрофически не хватать.
Комната была пуста. То есть, мои вещи и вещи матери лежали на своих местах, но постель сестры была убрана, всех ее книг, старых игрушек на месте не было. Справившись с собой, я подскочил к бельевому шкафу. Я выдвигал один ящик за другим, но никакой одежды, принадлежавшей сестренке, я не нашел.
«Что значит это ее «прости»?»
Тяжелой поступью я снова переступил порог кухни. Мать все также стояла спиной к двери и глядела в чуть запотевшее окно на улицу. В ее руке дымилась сигарета.
- Где она? – спросил я сквозь зубы. Только сейчас я почувствовал, как во мне закипает злоба.
Мама повернулась наконец ко мне.
- Твой отец забрал ее к себе.
Я молниеносно оказался у нашего домашнего телефона. Диск никак не хотел вращаться с нужной скоростью, и мобильный отца я набрал лишь с третьего раза – благо бумажка с его номером была приколота к стене рядом с телефоном.
«Абонент временно не доступен или находится вне зоны действия сети»
Какого черта…

Мать с отцом договорились еще месяц назад: под первым удобным предлогом сплавить меня подальше, а затем увезти сестру. Так как оба мы ходили в школу, проще всего это было реализовать на каникулах. На третий день моего пребывания в деревне (кстати, дед с бабкой тоже были в курсе), папа забрал сестру к себе, а за день до моего возвращения они вместе должны были переехать на московскую квартиру отца. Все это я без особого труда вызнал у матери. Она сначала пыталась отнекиваться, да только по глазам моим поняла, что в таком состоянии я могу наворотить дел. Да, сказать, что я был разгневан – ничего не сказать. Я пребывал тогда в состоянии аффекта и сильнейшего шока. Думаю, я готов был на все, чтобы узнать, где моя сестренка сейчас. Разрыдавшись, мама поведала мне о том, как она рассказала все своим родителям, как сговорилась с дедом насчет подработки для меня. И про отца – он должен явиться вместе с матерью и сестрой в суд и переоформить соглашение, под гадким названием «соглашение о разделе детей при разводе», а затем увезти сестренку в Москву, где у него имелась вторая квартира.
Мать плакала, извинялась. Говорила, что, хоть это жестоко и несправедливо, но так будет лучше. Что-то лепетала про взрослую жизнь и ее суровые законы. Я не слушал ее. Тогда мне показалось, что во всей Вселенной я остался один. Я чувствовал себя преданным и оплеванным самыми близкими людьми. Но это ужасное осознание меркло перед мыслями о том, какого сейчас сестренке.
- Вы насильно забрали ее из дома? – прошипел я матери, сидящей на диване и утиравшей глаза рукавом халата. – Я уверен, сестра ни за что не согласилась бы на это по своей воле!
- Нет, все не так, - протестующе замахала руками мать. – Я… Мы…
- Ты отвратительна! - выкрикнул я, брызжа слюной. – Как ты могла поступить так с ней? А со мной?
Она ничего не отвечала – лишь беззвучно шевелила губами. Слезы вперемешку с тушью катились по ее щекам.
- Я не понимаю, - продолжал я, срывая голос. – О чем вы думали? Что я просто смирюсь? Да она все для меня, дура! А ей какого сейчас, без меня…
На последней фразе я совсем осип и обессиленно опустился рядом с ней на диван, обхватив голову руками. Мама хотела положить руку мне на плечо, но я брезгливо отстранился.
- Ты не мать мне больше. Не прикасайся ко мне.
Голос мой был тихий и хриплый, но в нем сквозила такая ненависть и обида, что мать боязливо отдернула руку.
- Уйди, - зло бросил ей я.
- Прошу, пойми, мы это для…
- Я сказал убирайся! Еще слово и, клянусь Богом, я ударю тебя.
Мать, всхлипнув, поднялась с дивана и покинула комнату. Сквозь шум крови в ушах я с трудом расслышал, как щелкнул замок двери в ванную, и полилась в раковину вода.
Я резко встал. Глубоко вздохнув, я несколько раз ударил себя по щекам. Что-то нужно было делать. Сестренка уже должно быть в Москве. В кармане у меня лежат мятые бумажки, совокупностью своей являющие около трех тысяч. Я глянул на наручные часы – четвертый час ночи. Так, надо узнать, когда ближайший поезд в Москву… Сумку собирать не надо – только с дороги. Поспать бы, да и поесть перед выходом… Но оставаться в этом месте я больше не мог. Мать еще была в ванной, когда я покинул квартиру с вещами, которые брал с собой в деревню.

Я уже практически вышел на Пулковку, когда до меня дошло, что автобусы начнут ходить только через час. Тогда я, помню, ругал себя, что не вызвал такси из дому. Правда, мать могла услышать… Но какое мне до нее дело. В любом случае, возвращаться было бы еще глупее, чем идти до метро пешком. Таксофонов поблизости я не знал, почтовое отделение еще было закрыто, так что идти до метро казалось самым рациональным выходом – как раз через час там и окажусь, когда запустят поезда.
Я шел, представляя сестренку. Перед моими глазами проносились жуткие картины того, как отец до боли сжимает руку сестренки и тащит ее в здание суда, а сзади идет мать и с лицемерной «заботливой» улыбкой обещает, что все будет хорошо. Или как она сидит одна в Москве, ничего не ест и плачет в одиночестве. Слезы сами собой навернулись мне на глаза: они текли по моим щекам, капали с носа на темный асфальт под ногами, - а я даже не пытался их остановить и просто молча плакал. А еще мне было холодно, я хотел есть и очень устал. В совокупности эти переживания давали ощущение полного бессилия и безысходности. «Как же я мог допустить такое, - спрашивал себя я. – Я же обещал не оставлять ее. Я снова подвел ее. Черт, как же я жалок».
Мое самобичевание прервал гудок автомобиля. От неожиданности я споткнулся и чуть было не упал. Обернувшись, я увидел позади себя старенький красный жигуль с разбитой левой фарой. Водительская дверь открылась, и из машины кто-то вышел. Свет уцелевшей фары слепил меня, и я видел лишь темный силуэт, который вдруг громко воскликнул:
- Вот это встреча!

Тень приблизилась ко мне и протянула руку.
- Что ты здесь делаешь так поздно? – спросил я Саню, а это был именно он, и пожал худую узкую ладонь одноклассника.
- Да, - почесал затылок Саня. – У друга День Рождения был… А я не пью, ты ж знаешь. Вот и пришлось развозить всех гостей.
Он недовольно поморщился и сел на красный капот, покрытый кое-где островками ржавчины. – У тебя что-то случилось? - Саня оглядел меня с ног до головы и кивнул на сумку. – Завтра ж в школу, а ты с сумкой куда-то… Эй, а чего глаза красные?
Я резко отвернулся. Не хватало еще, чтобы он начал приставать с расспросами. Черт…
- Эй, чувак, - произнес Саня озабоченно. – С матерью поссорился что ли? Не мое это дело, но ты бы в такой час один не шатался.
- Сань, я пойду, пожалуй.
Я уже сделал несколько шагов по тротуару, когда на плечо легла рука одноклассника.
- Так дело не пойдет, - улыбнулся Саня. – Давай хоть подвезу.
- Не знал, что у тебя есть машина, - безразлично произнес я только для того, чтобы Саня сразу же не пустился в расспросы.
Одноклассник умело вертел баранку, на зеркале заднего вида болталась зеленая «елочка» из автомойки. Саня усмехнулся на мой вопрос и ответил:
- Так мы ж и не общаемся почти. Копил на колеса с девятого класса – работал каждое лето. Скопил немного, но отец подсобил, и на свое восемнадцатилетние я получил этого монстра. – Он похлопал «монстра» по приборной панели: – Уже два месяца езжу. Красота… Тебе куда, кстати? Ты так и не сказал.
- Мне б до метро добраться.
Саня удивленно посмотрел на меня. Еще бы, ведь до Московской я собирался дойти на своих двоих, да еще и в столь поздний час. Естественно, Саня решил уточнить этот момент.
- Сань, слушай, я благодарен тебе за заботу и за то, что вызвался подвезти, но… Давай я сам со своими проблемами разберусь?
- Дело твое, - медленно протянул Саня, выезжая на Штурманскую улицу, от которой до шоссе оставалось всего ничего. – Однако, не могу не сказать, что поступаешь ты опрометчиво.
- Да что ты знаешь… - завелся было я, но мой собеседник жестом прервал меня.
- Ты с вещами идешь один по ночному пригороду и плачешь. Значит, случилось что-то серьезное. И плохое, смею полагать. Тебе не кажется, что, прежде чем бросаться горы воротить, нужно как следует все обдумать или, может, совета у кого спросить? Любая хреновая ситуация может стать еще более хреновой, если совершать необдуманные поступки.
- Да нет у меня на это времени, мне срочно в Москву надо!
- А сестру оставил? Вы же с ней до сих пор за ручку со школы ходите.
Не в бровь, а в глаз. Я попросил Саню остановить автомобиль. Он послушно припарковался у обочины. Саня глубоко вздохнул и достал из бардачка мятую пачку сигарет. Закурил.
- Я ее не оставлял, - сказал я сквозь зубы. – У меня ее забрали…
Не знаю, почему я тогда сказал об этом Сане. Наверное, дело было в его природной харизме или в том, что только с ним я хоть как-то общался в школе. Мы просидели в машине около получаса, пока я рассказывал ему про нас с сестренкой. Мне хотелось наконец с кем-нибудь поделиться. Мне нужна была чья-то поддержка, и я думал, что Саня поймет меня. А даже если и нет, я уже не мог держать это в себе.
- Мда, - вздохнул Саня и забарабанил пальцами по рулю. – Вот это история. Значит, она та девушка, насчет которой ты тогда звонил… Ребята всегда считали вас странной парочкой, да и сам я, раз уж на то пошло. Однако не думал, что у вас все так серьезно.
- Осуждаешь, - без особого удивления констатировал я. Главное, что выговорился. Его реакция на мои слова беспокоила меня не очень сильно.
- Да нет, - беспечно пожал плечами Саня. – У меня никогда не было сестры, так откуда ж я могу знать, как с ней отношения строятся?
Саня с улыбкой посмотрел на меня, и я благодарно ему кивнул:
- Спасибо.
- Не за что. Надо решать, что делать дальше.
Я непонимающе уставился на одноклассника, откинувшегося на сиденье и задумчиво уставившегося в покрытый пятнами неизвестного происхождения потолок «жигуленка». Почувствовав мой взгляд, он усмехнулся и, не повернувшись, произнес:
- По закону ты имеешь право видеть свою сестру, и только суд тебе может это запретить… Да и заявление, которое, словам твоей матери, подали в суд несколько дней назад должно какое-то время находится на рассмотрении.
- Правда? – Глаза мои округлились от радости, но Саня поспешил охладить мое возбуждение:
- Это так, но, при согласии обеих сторон, мнение твоей сестры вряд ли учтут… Если оба твоих родителя согласны оставить дочь с отцом, то вся эта судебная возня – лишь формальность.
- Надо что-то делать!
Саня согласно кивнул и предложил переночевать у него. «Поспи хотя бы несколько часов, поешь, а потом будем вместе думать» - сказал он мне, заводя мотор. Как бы мне не хотелось сломя голову нестись на вокзал и покупать билет до столицы, в его словах был смысл. Саня всегда казался мне рассудительным малым, и я решил на него положиться.

Я никогда не был в гостях у Сани до того дня. Его квартира, в которой он обитал с родителями, меня ничуть не удивила – все просто, чисто, практично. Как и сам Саня и его родители. К слову, мать и отец моего неожиданного союзника сейчас мирно спали в своей комнате, пока мы с Саней сидели в его берлоге. Я исходил белой завистью от осознания, что у человека может быть своя комната. А еще у Сани был компьютер, за который он сразу же уселся и пригласил меня сесть на пуфик рядом.
Первым делом Саня открыл мне сайт с расписанием междугородних поездов, а сам пошел «раздобыть чего-нибудь пожевать». Пока я листал таблицы, прикидывая, что выбрать для поездки в Москву, он вернулся с двумя кружками чая и тарелкой бутербродов.
Саня рассудил, что главное сейчас – найти сестру и увидеться с ней. Вцепиться в нее и не отлипать – пусть хоть милицию вызывают. Закон на моей стороне. Если дело далеко зайдет, можно будет и в суде свои права отстаивать. Удастся все это провернуть или нет зависит от моей решимости и связей отца, помноженной на его настрой.
- На самом деле, - добавил Саня. – Я не могу понять твоих родителей. Да, вы с сестрой перешли черту, вкусили «запретный плод» или еще как назови… Но вы же доказали всю серьезность своих чувств. А родители насильно разлучают вас только потому, что «так не принято».
- А я не ожидал, что они поступят так подло, - кивнул я, непроизвольно сжимая кулаки.
Саня спросил полные имя, фамилию и отчество моей сестры, ее возраст и попросил описать внешность.
- Зачем? – удивленно спросил я.
- Думаю, она тоже предпримет попытки связаться с тобой или как-то заявить о себе, - предположил он, вбивая что-то в адресную строку браузера. – Неплохо будет поискать ее в соц сетях или просто бросить клич в интернете…
- Думаешь, польза будет? – В моем голосе сквозил скептицизм. Быть известными на весь интернет мне не хотелось, да и сестренке, думаю, тоже. К тому же, компьютера у нас никогда не было, так что сестра не умела им пользоваться. Про интернет и регистрацию в социальных сетях думать уж подавно не стала бы.
Я высказал свои соображения Сане, на что он ответил:
- Лучше перебдеть, чем недобдеть. Тут лишних мер быть не может. Интернет сегодня развивается могучими шагами – многопользовательские онлайн-игры, чаты… Не недооценивай его. У меня нет знакомых в Москве, но я знаю пару сайтов, где можно кинуть клич.
Мне по-прежнему все это не нравилось и даже пугало, но аргументы Санька были стальными. Вздохнув, я согласился.
Потом мы постарались разыскать контактные данные моего отца или хотя бы его фирмы. Саня объяснил, что интернет - удобная платформа для ведения бизнеса или рекламы, а значит, если отец работает в серьезной конторе, то какая-никакая информация должна быть в сети. Что ж, мы нашли физический адрес головного офиса в столице и телефон довольно быстро.
- Звонить сейчас глупо, - задумчиво произнес я, глядя на цифры по ту сторону монитора. – Да и уверен я, что мне с ним поговорить не дадут… Ну, зато известно, где его можно найти или хотя бы спросить о нем.
- И это отлично, - ободряюще хлопнул меня по плечу Саня, а потом вдруг спросил:
- Забыл спросить, а деньги-то у тебя есть?
- Три тысячи, - кивнул я, похлопывая себя по карману. – Заработал в деревне.
- Отлично, на билеты хватит. Поезжай сегодня же. На плацкарт тебе точно хватает, там и выспишься… Ну, попробуешь. Расписание смотрел?
- Да. Ближайший, на который я успею, отправляется в полдень с Московского вокзала. И билеты есть.
Саня удовлетворенно покачал головой. Итак, мы разработали такой план действий: я еду в Москву, разыскиваю контору отца, где стараюсь что-то о нем разузнать, вызваниваю его по телефону и прочее. Затем разыскиваю сестру и не отпускаю, несмотря ни на что.
- В нашем плане много дыр, - говорил Саня, пока я одевался в прихожей. – Очень большая роль отведена воле случая.
Я согласно пробурчал что-то, завязывая шнурки.
- Если хватит денег, купи какой-нибудь дешевый мобильник, - продолжал Саня, на весу карябая что-то ручкой на бумажке. – Звони мне на сотовый по этому номеру или на домашний. Денег у тебя немного, так что постарайся найти сестру поскорее.
С этими словами он протянул мне бумажку, мы пожали руки, и я вышел из его квартиры. Выйдя на улицу, я направился в сторону остановки. Саня жил недалеко от меня, но все же ближе к шоссе, поэтому до цели я дошел довольно быстро. Упав на сиденье в полупустом автобусе, я прикрыл глаза. Только в тот момент я почувствовал, насколько устал, ведь я не спал уже довольно давно. Последний раз я видел сон еще в деревне. Несмотря на дикое моральное и физическое истощение, сон не шел ко мне, и я просто сидел с закрытыми глазами, уперевшись лбом в стекло. Предстоял дальний путь.

До того момента, как голова моя коснулась худой казенной подушки, все отложилось в памяти будто в тумане. Полудрема в автобусе, быстрый спуск в метро на подкашивающихся от усталости ногах, тряска в душном вагоне до Московского вокзала, суета с билетами, несколько часов вынужденного ожидания…
Небрежно застелив верхнюю койку, я в одежде забрался на полку и откинулся на подушку. В этот момент я каждой молекулой своего тела осознал чудовищную усталость. Мысль о том, что ближайшие двенадцать часов от меня ничего не зависит, отпустила механизмы, сдерживавшие безумное желание спать, и я провалился в пучину забытья.
Я стоял посреди странной комнаты, обклеенной газетными листами вместо обоев. Помещение казалось мне знакомым, но я никак не мог понять, где я нахожусь. Я огляделся и заметил небольшой диван, накрытый старым клетчатым пледом и придвинутый к стене у окна. Из окна равномерно разливался тусклый молочно-белесый свет, но стекло было не прозрачным, а словно бы покрытым толстым слоем пыли снаружи. Это безликое свечение было единственным, что разгоняло темноту в комнате. Я приблизился к дивану и провел рукой по шершавой текстуре пледа. И тогда я увидел свои руки. Они тоже казались странными, как и все, что меня окружало. Пристально разглядывая сначала предплечья, затем кисть и пальцы, я вдруг понял, что не так.
- Совсем нет волос, - произнес я вслух.
Голос прозвучал неожиданно высоко, и я вздрогнул, услышав его.
«Черт, да я же…»
Тут до меня дошло, что я каким-то чудом помолодел лет на пять, не меньше. Поразмыслив, что за чертовщина со мной творится, я внезапно все понял: это просто сон. Мне и раньше удавалось осознать себя во сне, правда очень редко, и тогда я начинал творить какие-нибудь глупости. Например, призвать в руку огненный шар или отрастить крылья, или изменить мир вокруг себя, превратив его в подобие Страны Чудес… Однако, стоило мне увлечься воображением всего этого, как я просыпался. Последний раз такое осознание произошло со мной, когда мне было лет десять-двенадцать. И вот теперь…
Я услышал, как за спиной отворилась со скрипом дверь. Интересно, ведь ее не было, когда я тут только появился. Комната являла собой куб с одним окном, но без дверей. Я развернулся в сторону темного дверного проема. Раз уж это сон…
Осторожно приблизившись, я сделал шаг в темноту. Пространство вокруг меня вдруг словно схлопнулось, и я оказался в кромешной тьме. Сделал еще шаг, звук которого гулко разнесся во все стороны, отразившись от далеких, невидимых мне стен. Было немного страшно, но я говорил себе, что все это всего лишь сон, и шел дальше.
Через несколько минут слепой ходьбы, разум мой начал потихоньку затуманиваться. «Значит, - подумал я тогда. – Я либо скоро проснусь, либо засну обычным сном». Хоть и было интересно, но перспектива выбраться отсюда меня полностью устроила, если бы не…
«Что это? Детский смех?»
Моих ушей настиг далекий звук, похожий на перезвон колокольчиков. Мое сознание моментально прояснилось, стоило мне только понять, чей это смех. Ускорившись, я побежал на звук. Смех становился все ближе, а впереди замаячило какое-то светло-желтое пятно. Я прибавил ходу. Смех смолк, но теперь я мог ориентироваться на свет. Вскоре пятно приобрело очертание старой настольной лампы, стоявшей на прикроватной тумбочке. Через несколько шагов я разглядел, что мягкий желтый свет лампы выхватил из темноты часть самой кровати. На постели, на краю, противоположном освещенному, виднелся темный силуэт. Некто маленький сидел на кровати, скрытый от меня в тени. Я сел на светлую сторону. Некто хихикнул, и я сразу же понял, что именно этот до боли знакомый звук вел меня сюда сквозь тьму.
- Братик, - прошептала тень. – Поздравляю. Ты меня нашел.
Не дав мне опомниться, тень прыгнула на меня, обхватив мою шею маленькими руками. Она впилась своими темными губами в мои губы так требовательно, что я не смог противиться ей. Через рубашку я ощущал тепло кожи – Тень-сестренка была совсем голая. Я не мог разглядеть ее лица, но понимал, что мне снится моя сестренка, только младше той, реальной, на несколько лет.
- Я так ждала тебя, братик, - продолжала шептать Тень-сестренка, яростно стягивая с меня рубашку. – Тебя так долго не было, но вот ты пришел ко мне…
Мой разум повелевал остановить ее, но мое сно-тело не могло противиться желанию. Я обнял ее, прижимая к себе так сильно, что, казалось, у нее сейчас кости захрустят. Тень-сестренка покусывала мне шею. Мне было и больно, и приятно одновременно. Я чувствовал, что снившиеся мне штаны готовы разорваться между ног. Тень-сестренка усугубила ситуацию, неожиданно сильно вцепившись правой рукой в мой уже готовый член. Просунув между нашими телами руку, я скользнул рукой в то ее место, что уже несколько минут не давало мне покоя. Тень-сестренка громко застонала, стоило мне дотронуться до смоченного ее соками клитора. Некоторое время мы извивались на постели, возбужденно лаская друг друга, но потом Тень-сестренка вдруг резко выдохнула, и я почувствовал, как все ее маленькое тело содрогнулось, а вся моя ладонь покрылась обильными липкими и ароматными выделениями. Тень-сестренка нагнулась надо мной и заглянула мне прямо в глаза, однако я ничего не разглядел, кроме блеснувшей в свете лампы хищной улыбки. Тень-сестренка отстранилась от меня, и обе ее ладони легли на мой ремень. Быстро разобравшись с застежкой, она резко спустила штаны. Я успел заметить, как с длинного языка свисла ниточка слюны, прежде чем Тень-сестренка резко приняла половину моего члена в рот. Кулаки мои сжались сами-собой, а во рту скрипнули зубы. Я еле сдержался, чтобы не спустить накопившуюся во мне энергию в ее горячий ротик. Тень-сестренка же напротив, совсем не стремилась сдерживаться и с каждым движением заглатывала член все глубже с громким хлюпаньем, пока, наконец, ее нос не уткнулся мне в пах. Тогда она медленно вынула член изо рта – он весь был покрыт вязкой горячей слюной – и, усевшись мне на живот, громко прошептала:
- Я так скучала, братик.
Слюна капала с ее губ и подбородка мне на грудь, от чего я каждый раз мелко вздрагивал.
- Ты все не шел и не шел, - продолжала Тень-сестренка, сжимая в мокрой ладони мой обслюнявленный член и водя им по своей разгоряченной щелке. – Но вот ты здесь. Теперь нас никто не разлучит…
С этими словами Тень-сестренка, ахнув, резко насадилась на меня, приняв в себя член на всю длину. Она уперлась руками мне в грудь и начала двигаться, сразу взяв приличный темп. Мне было очень хорошо. Хоть разум пытался достучаться до меня, предупреждая о невнятной опасности, я не слушал его. Тень-сестренка стонала, резко и часто насаживаясь на член так, что я чувствовал изнутри ее матку и готов был кончить в любой момент.
- Излейся в меня, братик! – Шепотом ее я мог слышать даже несмотря на шлепки ее бедер о мои ноги.
Я уже готов был заполнить матку Тень-сестренки до самых краев своим семенем, как вдруг нечто будто схватило меня за грудки и увлекло куда-то во тьму.
Меня словно засасывала Вселенская Черная дыра, или я будто бы падал вниз с крыши высоченной многоэтажки. Не могу сказать, сколько это продолжалось, но, так или иначе, я вдруг распахнул глаза. Я лежал на верхней полке погруженного в полумрак отделения плацкартного вагона. Вокруг было на удивление тихо. Некоторые спали, где-то горел свет и доносились едва различимые голоса. Я шевельнулся и вдруг понял, что у меня мокрые штаны. Тут же мозг подкинул яркие картины моего сна. Тьма, Тень-сестренка, наш с ней безумный…
«Черт, я что, обкончался в штаны?»
- Эй, парэнь, - шикнул кто-то.
Я разглядел напротив меня два блестящих в темноте глаза. Через мгновение я смог различить густые черные брови, крупный нос и солидные усы обладателя этих поблескивающих глаз и хрипловатого голоса.
- Парэнь, - еще раз позвал меня сосед с верхней полки напротив. – Ты чэго так шумишь, э? Барахтэется во сне, понимаэшь, пищит чёта. Спать нэ мэшай, да?
- Из-звините,- только и смог выдавить я.
Обладатель мохнатых бровей и пышных усищ еще что-то проворчал и отвернулся. Я перевел дух и глянул на наручные часы. «Монтана» светилась одиннадцатью вечера.
«Значит, скоро пребываем. И хорошо. Уснуть бы я точно уже не смог»

В полночь я сошел с поезда на железнодорожной платформе Ленинградского вокзала. Люди с чемоданами и сумками, мои бывшие попутчики, как-то очень быстро высыпали из вагона и рассосались кто куда, так что на платформе я стоял почти в полном одиночестве – лишь какой-то высокий мужчина в пальто и без багажа курил в дальнем ее конце. Я ощутил себя невероятно маленьким и беспомощным: совсем один в огромном негостеприимном городе, денег едва ли хватит на два дня, а цель моей поездки так далека и практически недостижима… Все против меня.
Я вздохнул и переложил лямку сумки из одной ладони в другую.
«Так, надо собраться»
Выйдя из здания вокзала, я первым делом решил найти себе ночлег. Помню, меня удивило, что даже в такой час улицы города полнились народом: туда-сюда сновали люди всех возрастов, неподалеку играла «Пачку сигарет» группа каких-то подростков, подставив шапку для милостыни. Слепили неоновые вывески и огни автомобилей.
Найти дешевую гостиницу на одну ночь не оказалось большой проблемой. Правда, в одном из отелей мне отказали по причине моего несовершеннолетия, а во втором согласились сдать номер только при предъявлении письменного разрешения от родителей… Зато в третьей гостинице проблем не возникло и, получив ключ с потертым номерком «13», я завалился на кровать прямо в обуви, не утруждая себя раздеванием. Гостиница была из самых дешевых: очень тесные номера, влажное постельное белье, ржавый кран в туалете, размером метр на метр, каемка плесени вдоль плинтусов. Но я не жаловался – не жить же мне здесь. Так, переночевать только, да и кошелек мой похудел всего на каких-то четыре сотни. Можно и потерпеть.
Я установил будильник наручных часов на шесть утра. Ожидая, пока сон придет ко мне, я глядел в покрытый разводами потолок своего пристанища. Мысли текли вяло, ибо большинство из них я обмусоливал уже несколько суток. Хотелось есть, но я решил терпеть до утра. Сон все не шел, а ведь я, хоть и поспал в поезде, совершенно не чувствовал себя выспатым. Вспомнив о привидевшемся мне во время сна в вагоне, я невольно поежился. Тень-сестренка вызывала у меня какой-то животный страх, но, тем не менее, при мыслях о ней, в штанах у меня начиналось движение.
«Может, я схожу с ума?»
Подумав о Тень-сестренке, я побоялся засыпать вообще, но тут, как назло, глаза мои начали слипаться. Я пытался противиться дреме – уж очень мне (не?)хотелось переживать еще раз этот опыт, но гипнагогические галлюцинации уже начали свой хаотичный танец перед моим мысленным взором и делали любое сопротивление бессмысленным.
После пробуждения, в моей памяти сохранилось лишь несколько небольших отрывков из того сна: неясные черные тени, голос сестры – ее смех, шепот, просьбы не покидать ее, найти ее. Была ли это в самом деле моя сестренка или же ее Темный двойник, я не точно не знал. Однако, склонялся все же в пользу Тени. Утро я встретил в разбитом состоянии. Я был голоден, болела голова, а вместо моего тела, казалось, подсунули старый деревянный манекен с проржавевшими шарнирами. Отвратительно.
Минут пятнадцать после звонка будильника я просто лежал в постели и искал в себе силы подняться. Затем я встал, проследовал в полутемную ванную и попытался придать себе бодрости при помощи умывания холодной водой, однако то, что толчками вытекало из старого гостиничного крана, трудно было назвать водой. Я спустился в холл, сдал ключ вахтеру и вернул свой залог. Покинув отель и вдохнув относительно свежий утренний воздух, я с облегчением перевел дух. Нужно было купить мобильный.
В поисках телефона, я забрел на рынок «Рогожские торговые ряды». Это было похоже на маленький город внутри большого, со своими узкими улочками, на которых уже в столь ранний час толпились люди, и домами-палатками, где торговали буквально всем, начиная с подгнивших помидоров и заканчивая корочками о высшем образовании. Лоточников, что торговали электроникой разной степени подержанности – тьма тьмущая. Харизматичный «начинающий предприниматель» Аланбек продал мне за пару мятых сотен черно-белую «Нокиа», попутно рассказав о нелегкой жизни простого торговца и разъяснив, что у его друга детства – тоже порядочного предпринимателя – Рудика можно будет купить сим-карту.
- Его магзин в трех палатках от мэня, брат, - с доброжелательной улыбкой во все тридцать два золотых произнес Аланбек. – Купишь все, что дуща пожелаэт, брат.
Последовав совету Аланбека, я прикупил симку к моей «Нокиа» по сходной цене у Рудика и покинул рынок. Отойдя немного от этого балагана, я проверил своей кошелек. Вроде, все на месте. Я осторожно вскрыл конверт с желтым логотипом МТС-gsm и извлек на свет новую карточку. Со второго раза вставив симку куда нужно, я по бумажке набрал номер Сани, попутно обнаружив в телефонной книжке мобильного несколько незнакомых номеров. На часах было семь двадцать, и я надеялся, что Саня не спит и ответит мне. После трех гудков одноклассник поднял трубку:
- Да?
- Сань, это я, - поспешно заговорил я в трубку. – Я в Москве. Купил телефон, как ты и говорил.
- Отлично, - произнесли в трубке после небольшой паузы. – Так, говорим коротко и по делу – междугородняя связь дорогая. Каков твой план?
- Наведаюсь в контору отца, попытаюсь разузнать что-нибудь. Может, застану его самого.
- Надеюсь, - с сомнением в голосе отозвался Саня. – Адрес помнишь?
- Да, я все записал: и адрес, и телефон. Однако, не мог бы ты подсказать мне дорогу, а то я сам долго искать буду, да и карта денег стоит.
- Без проблем. Где ты сейчас?
Я назвал Сане улицу и номер дома, после чего он велел мне оставаться на месте, сказав, что сейчас посмотрит в интернете, и повесил трубку. Через пять минут мой мобильник завибрировал, и я нажал клавишу приема. Коротко и очень точно друг объяснил мне, какую остановку мне нужно найти, на который автобус сесть и сколько остановок проехать.
- Сойдешь с автобуса, налево от остановки прямо за углом. Если не застанешь отца на месте, разговори его секретаршу или еще кого. Дави на жалость, умоляй – тебе видней, короче. У меня все.
Поблагодарив Саню, я повесил трубку и убрал телефон в карман.

«Доехав до конторы отца, я обнаружил там его с сестрёнкой. Мы вцепились друг в дружку, и ничто не в силах было помешать нам быть вместе. Отец не смог препятствовать нашему возращению домой, а мать попросила прощения, когда мы вдвоем вернулись. С тех пор мы жили долго и счастливо вместе и никогда не расставались»
Хотелось бы этими словами завершить историю. Однако, ни такого, ни какого либо еще конца мой рассказ не имеет.
В конторе меня, как и ожидалось, встретила секретарша. Молоденькая девушка, старше меня года на три-четыре, в белоснежной блузке и строгих очках в черной оправе. Она, лениво пережевывая резинку, выслушала меня. Моя просьба «позвать Такого-то» была встречена тотальным безучастием. «Его нет и в ближайшее время не будет» - только и сказала она. Дальнейшие расспросы ни к чему не привели. Мне было все равно, как это выглядело, когда я бухнулся перед ее столом на колени, пытаясь вызвать в ней хоть каплю сочувствия. Чуть не плача я рассказывал этой молодой и в общем-то симпатичной девушке, что разыскиваю пропавшую сестру, что ее, секретарши, начальник – мой отец. Говорил ей, что прибыл из Питера сюда только для того, чтобы их найти… Вот только лицо секретарши, поначалу выражавшее холодное равнодушие, теперь исказилось раздражением: брови сошлись на переносице, глаза сузились, а пухлые губы превратились в тонкую линию. Из офиса меня вывел охранник.
«Прости парень, но тебе пора»
Сказать, что я был сломлен и подавлен – ничего не сказать. До вечера того дня я околачивался близ конторы, надеясь, что все-таки появится отец, и иногда делая безуспешные попытки войти внутрь. Номер отца «не обслуживался», но я не прекращал звонить и оставлять голосовые сообщения, но через несколько часов мобильник разрядился – тех кулонов, что хранились в его недрах с момента покупки, хватило на шесть часов почти беспрерывной работы. За все это время я не взял в рот ни крошки, да и не осталось во мне и тени голода, что я испытывал утром. Ближе к семи часам фирма отца закрылась, и простой под ее дверями потерял всякий смысл. К тому же, охранник сказал, что, если я не уберусь отсюда, он вызовет милицию. И я ушел. Я шатался по улицам Москвы до темноты. Мне было все равно куда идти. В конце концов я завернул в случайное кафе, где заказал себе кофе. В глазах то и дело темнело, а руки тряслись как у алкоголика – я не держал во рту и крошки с тех пор, как перекусил дома у Сани. Однако, как и прежде, кусок в горло не лез. Я пил мерзкий кофе, и в голове моей не было и тени мысли. Внезапно мне стало плевать на все. Просто не хотелось думать. Не хотелось думать о возвращении домой, о матери, о сочувствующем взгляде Сани, о школе и экзаменах. О своем будущем. Будущем без сестренки. Я подвел ее. Не смог найти, не смог забрать ее и не отпускать. Казалось бы, так просто: быть рядом всегда и не отходить ни на шаг. А я не смог и этого. Я жалок и отвратителен.
Домой мне все же пришлось вернуться. На вокзале я из будки телефона-автомата позвонил Сане и бесцветным голосом попросил встретить меня с Московского вокзала. Он ничего не спрашивал, а я ничего не объяснял. Позже, сидя в салоне его машины, я рассказал другу вкратце о том, что со мной приключилось в Москве. Саня не перебивал меня, а, когда я закончил, долгое время молча крутил баранку. Только у самого подъезда к Авиагородку он подал-таки голос.
- Еще не все потеряно, - неуверенно-бодро произнес он, хлопнув меня по плечу. – Мы найдем ее.
По тону я чувствовал, что своим собственным словам Саня не верит. Я удрученно молчал. Направив на себя зеркало заднего вида, я бросил взгляд на отражение. Осунувшийся парень с грязной головой и синюшными мешками под глазами. Глядящий на меня словно был болен какой-то тяжелой болезнью, медленно разъедавшей изнутри. Я брезгливо отвернулся.
- Что пишешь?
Саня завалился в мою квартиру в десять вечера с продуктовым пакетом, через белесый полиэтилен которого просвечивали жестяные бока «Балтики».
- Да так. – Я неопределённо махнул рукой.
Саня плюхнулся на диван рядом со мной и, с громким щелчок откупорив банку с пивом, сделал несколько больших глотков. Заглянув мне через плечо в ноутбук, он тяжело вздохнул:
- Очередная сопливая история про любовь? Ты не меняешься…
Я издал некоторое подобие смешка и, оторвавшись от виртуального печатного листа, почесал давно не бритый подбородок:
- Типа того…
Саня открыл и протянул мне вторую банку:
- Тогда «за любовь»! – Нарочито пафосно произнес он, и шутливо стукнул своей жестянкой о мою. Выпили.
Саня заходил ко мне почти каждые выходные на протяжении… Сколько ж лет прошло?
- За десять лет ты совсем не изменился, - с горькой улыбкой констатировал Саня, ставя банку на стол и придвигая к себе ноутбук. – Сидишь дома и пишешь свои истории, которые никогда никому не показываешь…
На самом деле, он был не совсем прав. Я выкладывал некоторые свои истории в интернет, и многим людям они приходились по душе, хотя, конечно, не обходилось без критики. Однако Саня был уверен в том, что я должен взяться за написание чего-то более серьезного и затем опубликовать, мол, «все данные для этого есть». Его уверенность я не особо разделял, да и желание сесть за написание чего-либо серьезного не было. Поэтому я ограничивался сочинением небольших любовных рассказов в перерывах между работой и тревожным сном.
- Вот значит как… - Голос друга прервал мои размышления, и я, вернувшись на землю, сделал большой глоток пива. Ну и моча.
Саня отодвинул ноутбук и посмотрел на меня долгим пристальным взглядом.
- Ты решил написать… свою историю?
- Ага.
Мы нечасто вспоминали события тех лет. Точнее, вспоминали тем реже, чем больше времени утекало с тех времен. Вернувшись домой из Москвы, я не видел нужды ходить в школу, готовиться к экзаменам. Да и с матерью отношения… просто сошли на нет. Мы практически не общались со дня моего приезда, когда я набросился на нее с требованиями рассказать мне, куда отец увез сестру. Конечно, она ничего не знала, но мне тогда было все равно – я лишь чувствовал потребность найти виноватого и сохранить хотя бы осколки надежды найти сестренку. Школу я все-таки закончил, но вот экзамены провалил подчистую. Уже будучи в армии я узнал, что мама умерла – машина сбила. Это известие не вызвало во мне ни грусти, ни печали, ни вообще каких-либо чувств. Мне даже не было стыдно за то, что мне все равно. Вспоминая себя в то время, я представляю опустошенный сосуд, которому ни холодно, ни жарко от того, что творится вокруг. Как бы то ни было, демобилизовался я в свою собственную квартиру. На дворе стоял 2009 год, а я ехал домой с вокзала, сидя на заднем сиденье неизменного «жигуленка» Сани.
- Моя роль в твоем рассказе несколько преувеличена, не считаешь?
Я так глубоко задумался, что Сане пришлось повторить вопрос дважды. Поняв, наконец, смысл его вопроса, я медленно покачал головой из стороны в сторону и отпил немного из банки.
- «Однако, ни такого, ни какого либо еще конца мой рассказ не имеет…» - процитировал мой друг, задумчиво растягивая слова. – Все еще никак не можешь смириться?
Я промолчал. В отличие от Сани, ни нормальной работой, ни семьей я не обзавелся. Девушки у меня нет и не было все эти десять лет. Несколько раз Саня пытался свести меня с кем-то, но я постоянно отмораживался. Не то что бы мне было неприятно общаться с его подругами… Просто не складывалось, ибо я умудрялся пропускать мимо ушей все, что они говорили, а их проблемы казались мне мелкими и незначительными. Таким образом, общения ни с кем, кроме Сани, я не поддерживал.
- Когда ты последний раз проверял соцсети? – вздохнул, будто бы сдавшись, Саня. Он спрашивал меня об этом, когда видел, что я предаюсь горьким воспоминанием. То есть регулярно. Этот вопрос служил неким триггером, с которого начинались все наши разговоры о моей сестре.
Вот сейчас я отвечу стандартное:
- Две недели назад.
- Как обычно? – ожидаемо поинтересовался бывший одноклассник.
- Как обычно, - эхом отозвался я, допивая остатки пива из банки.
Каждый день до призыва в армию и где-то полгода после я каждый вечер наведывался к Сане, чтобы поискать сведения о сестре или отце в интернете. Одноклассники, Вконтакте, Facebook, Twitter, Tumblr, mail и google почта, даже MySpace – во всех этих сервисах я был зарегистрирован под своим именем и фамилией. Спустя полгода после демобилизации я смог позволить себе компьютер, и Саню по поводу поисков уже не беспокоил. Через какое-то время интенсивность поиска начала падать, уступая место сначала отчаянию, а затем просто тоске. Аккунтов сестры и отца я не нашел за все десять лет. Саня прекрасно был осведомлен об этом.
- Слушай, а ты не думаешь, что… Что она уже давно… Ну…
- Я думал об этом, - кивнул я, сразу же поняв, о чем он. – Однако, искать все равно не перестану. Я уже не могу перестать.
- В 2017 году практически все имеют свой профиль в каких-либо соцсетях. Твоя сестра завела бы страницу хотя бы для того, чтобы ты ее нашел. Или попыталась бы сама. Либо ей все равно, либо она сама не хочет, чтобы ты ее нашел или же…

Саня старательно избегал такие слова как «смерть», «погибла» или «мертва».
- Предпочел бы, чтобы ей было все равно, - глухо произнес я, глядя Сане в глаза. – Пусть она будет счастлива где-нибудь далеко. За границей, например. Может, она действительно не хочет, чтобы я ее нашел. Пусть так. Лишь бы сестре было хорошо.
Саня хотел было что-то сказать на это, но, помедлив, лишь обреченно покачал головой. Смилостивившись над ним, я перевел тему, и мы распили еще по банке богомерзкой «Балтики». Ума не приложу, почему Саня предпочитает именно эту марку.
Через час Саня уехал, сославшись на то, что завтра он с женой и детьми рано утром уезжает на дачу. Поблагодарив друга за визит, я вернулся к ноутбуку и продолжил печатать то, что вы сейчас читаете.
Итак, как я уже писал, у моей истории нет конца. Скорее всего, я никогда не узнаю, что стало с моей сестренкой, жива ли она вообще или нет. А значит, до самой смерти я буду вынужден продолжать поиски и тешить себя старыми теплыми воспоминаниями. Пусть моя история покажется вам обрывочной, не завершенной – да какой угодно, но знайте, что все написанное – правда. Верить или нет – решать, разумеется, вам, но вот мой совет: не влюбляйтесь в своих сестер. Ну, а уж если влюбились, знайте, что все будет играть против вас, и поэтому не отпускайте друг друга, не расставайтесь ни на миг. Иначе рискуете потеряться в этом большом и жестоком мире, да так никогда и не найтись.
Те, кто живет в Авиагородке, должны знать улицу Взлетную. В доме номер тринадцать живет один нелюдимый и мрачный тип, который редко покидает свою квартиру и не общается ни с кем из соседей. Иногда он все же выходит в магазин или по рабочим делам. Тогда вы можете узнать его по сигарете в зубах, недельной небритой щетине, старому пальто и отрешенному взгляду. Впрочем, может и не сможете узнать – таких ведь тысячи. Страшно думать о том, что за каждым из этих тысяч может стоять похожая история.
У меня все.
Рассказчик-кун, 2017